Алина никогда не считала себя идеальной. Она не жарила котлеты по выходным, не гладила носки и не вела цветных таблиц расходов, как это делала Елена Петровна — свекровь, патриарх в юбке и с вечной укладкой, зацементированной лаком «Прелесть». Но Алина честно старалась. И всё, что она хотела — немножко личной жизни. Без комментариев. Без поучений. Без вечно поднятой брови.
— Ты же девочка. Зачем тебе машина? — хмыкнула Елена Петровна, покачивая чашкой с ромашковым чаем. — У тебя муж есть. Пусть возит.
Алина усмехнулась. Тихо, себе под нос. Потому что возил — в основном мать. С рынка. В поликлинику. В салон красоты, где Елена Петровна сидела, как графиня, и обсуждала с мастером проблемы невесток вообще и Алины в частности.
— Это моя машина, Елена Петровна. На мои деньги. Я копила два года. — Алина спокойно, почти без эмоций, убирала с кухни тарелки после обеда. — И вообще, я же тебе говорила. Наследство от бабушки. Я имею право.
— Наследство? От той… старой ведьмы? — с возмущением подняла бровь свекровь. — А ты, значит, считаешь, что с нами можно не советоваться?
— Мы не в секте. — Алина повернулась, прислонилась к раковине. — И не на семейном совете в колхозе. Это была моя бабушка. Моя. И её трёшка в Мытищах перешла мне. Всё по закону.
— Как будто закон кому-то помогал. — буркнула Елена Петровна, резко вставая из-за стола. — Твоему мужу, между прочим, ничего не досталось! А ты на эти деньги… машину! Машину, Алина! Ты лучше бы в семью вложила.
Вложила. Слово, от которого у Алины начиналась нервная сыпь. Свекровь обожала произносить его в самых неподходящих местах. Когда Алина покупала себе платье — «лучше бы в семью вложила». Когда брала отпуск без «поездки всей толпой в Анапу» — «вот тебе и вложение». Теперь вот машина.
И главное — Дмитрий молчал. Как обычно. Сидел на стуле, пил чай с вареньем и выглядел так, как будто его тут случайно занесло.
— Дим, ты скажешь что-нибудь? — Алина не выдержала. — Или снова маму побоишься обидеть?
Он вздохнул. Уставший, тяжёлый вздох человека, который не спал лет двадцать — с тех пор, как женился и не смог объяснить матери, что теперь у него своя семья.
— Не надо ругаться. — промямлил он. — Может, действительно, лучше бы ты с нами посоветовалась…
— Серьёзно?! — Алина уронила полотенце, будто по команде. — Это мои деньги! Я не брала кредит, не трогала твои накопления. Я что, должна была собирать подписи у вас обоих?!
— Не ори, — буркнула Елена Петровна. — Ты в моём доме.
— Нет, — холодно отрезала Алина. — Это наш дом. И купили мы его вместе. И ипотеку мы вместе гасим. А вы, Елена Петровна, здесь вообще временно.
Тут она, конечно, перегнула. Потому что временно Елена Петровна жила у них уже третий год — после того, как «временно» съехала из своей квартиры, чтобы сделать ремонт. Который закончился ровно через месяц, но возвращаться в свой родной угол она отчего-то не спешила.
— Да чтоб ты знала! — голос свекрови внезапно задребезжал от обиды. — Я на сына всю жизнь положила. Одна растила, одна кормила! А ты… ты хочешь меня выставить?! Меня! Мать! Ради машины?!
— Я хочу… — Алина сжала зубы. — Я хочу жить. Просто жить. Без отчётов. Без твоих упрёков. И без постоянного ощущения, что я в чужом доме. Хотя по документам он мой. На половину.
Тут Дмитрий встал. Медленно, будто опасался, что сейчас начнётся рукопашная.
— Девочки, успокойтесь. Мы же семья…
—Какая же мы, на фиг, семья? — Алина посмотрела на него с таким выражением, что он сел обратно. — У нас даже диалог нормальный не получается. Потому что ты — всегда за маму. Даже если она не права.
Молчание.
— Ладно, — сказала она. — Слушайте меня оба. Машина остаётся у меня. И точка. Если ты, Дима, хочешь посидеть в раздумьях с мамой — пожалуйста. Но меня в этих раздумьях больше не будет.
Она сняла передник. Алина всегда надевала его, когда приходила домой с работы — старый, с зелёными клубничками. Подарок бабушки, единственный, кто относился к ней как к взрослому человеку, а не как к парикмахерше, вытащившей их сына в подворотне.
И пошла в спальню. Закрыла дверь. Через стену она слышала — как Елена Петровна всхлипывает, потом вдруг резко перестаёт, звякает чайная ложка. А потом…
— Димочка… Ты должен что-то сделать. Она не может так с нами обращаться. Надо на неё повлиять. Ты же мужчина в семье.
Алина закатила глаза. Тихо. Уже даже не злясь. Злость ушла. Осталась только усталость. Как после пробежки по липкому асфальту, где тебя обрызгали машиной, наступили на ногу, а потом ещё и крикнули вслед: сама виновата.
Она знала, что это не конец. Это даже не кульминация. Это — завязка. Потому что завтра Дмитрий сделает то, что всегда делает. Пойдёт и сделает по-своему. Или, скорее, по-матерински.
И Алина знала: если он пойдёт за кредитом, всё — она уйдёт.
Она даже маршрут уже представляла. Сначала к подруге, потом — заявление в суд. Тонкий листочек бумаги, на котором будет написано: несовпадение взглядов на жизнь.
Хотя на самом деле — несовпадение мужей и их матерей.
Утро было обычным. Даже слишком. Таким, каким оно бывает только в семьях, где вчера был скандал. Никто не говорил. Даже ложки в кружках звенели на цыпочках. Алина молча пила кофе. Дмитрий молча жевал хлеб с сыром. Елена Петровна демонстративно не выходила из комнаты — как бы давая понять: «обидели».
Ах, как обидели!
Вчерашнее напряжение повисло в воздухе, как запах жареной рыбы после попытки «немного пожарить, пока все спят». Вроде окна открыты, а всё равно — ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Мне на работу пора, — ровно сказала Алина, застёгивая тонкое пальто.
— Подвезти? — пробормотал Дмитрий, даже не поднимая глаз.
— Нет. Я же теперь сама себе водитель.
Она не сказала «благодаря вам», хотя могла. Не сказала «потому что вы вдвоём превратили мою жизнь в квест под названием выйди замуж и пострадай». Просто вышла.
Когда дверь захлопнулась, Елена Петровна выплыла из комнаты, как крейсер. В халате, с бегудями и лицом, на котором был написан целый том сочинений по теме невестка — коварный враг семьи.
— Ты видел, как она со мной разговаривает? — сдавленно прошептала она. — Видел? Прямо как в кино про преступников.
— Мам, — Дмитрий почесал затылок. — Ну хватит уже. Всё как-то не так выходит…
— Не так выходит?! — закричала свекровь, тут же спохватилась и перешла на возмущённый шёпот. — Сына родила, вырастила, а теперь сижу, как квартирантка! И это всё — благодаря ей!
Он молчал. Опять. Потому что слова — это была не его сильная сторона. Сильной стороной Дмитрия была логистика: перевезти шкаф, подключить роутер, заправить машину. А вот сказать жене, что она права — или матери, что она не права — нет, увольте. Это выше человеческих сил.
— Ты должен показать, кто в доме хозяин. — настаивала мать. — Она не должна крутить тобой, как хвост собакой! Ты мужчина или как?
— Ну да, мужчина…
— Вот и веди себя, как мужчина. Она тебя вообще не уважает. Сама купила машину. Нас не спросила. А ты что? Сидишь, жуёшь сыр, как телёнок на бойне. И всё ей с рук сходит.
И Дмитрий, странным образом, почувствовал себя униженным. Не вчера — когда жена высказала всё, что копила три года. А вот сейчас — под маминым шёпотом, в этой кухне, где сквозняк с балкона тянул каким-то тоскующим майонезом.
— Я подумаю, — буркнул он. — Посмотрим…
Он действительно подумал. Весь день. На работе, в магазине, в пробке. Думал, как сделать так, чтобы и маме — не обидно. И Алине — не дерзко. И себе — не слишком напряжённо.
И придумал. План. Гениальный, как ему показалось.
Алина пришла поздно. Уставшая, с глазами, в которых копилась буря. В коридоре её встретил Дмитрий с виноватой улыбкой.
— Слушай… Я тут подумал. Ты была права.
— В чём конкретно? — сухо спросила она, ставя сумку на тумбу.
— Ну… что надо жить по-человечески. Без скандалов. Ты устала. Я тоже. Мама… ну, мама будет жить своей жизнью.
— Погоди, — нахмурилась Алина. — Ты что, решил её обратно переселить?
— Почти, — с загадочным видом сказал он. — Но сначала — сюрприз.
Он протянул ей ключи. Новые. На брелке висела маленькая машинка — такая, как дарят при покупке авто в салоне.
— Это что?
— Машина. Для мамы. Я взял кредит. Пусть ездит, куда хочет. Твоя — твоя. Её — её. И мир в семье.
Алина застыла. Она ждала многого. Даже сцены. Даже, может быть, молчаливого противостояния. Но не этого.
— Ты… взял кредит? Без меня?
— Ну да. Я же хотел как лучше.
— Как лучше? Для кого?
Он замялся.
— Ну, ты же сама сказала, что хочешь, чтобы у неё своя жизнь была…
— Я этого не говорила! — Алина вдруг повысила голос. — Я сказала — пусть у нас не будет третьего человека в браке! Я не просила дарить ей машину! Она даже водить не умеет!
— Ничего, научится…
Алина закрыла глаза. Очень медленно. И открыла.
— Дмитрий… Ты действительно веришь, что купленная на кредит машина решит всё?
Он пожал плечами. Улыбнулся глупо. Надеялся, наверное, что она растает. Скажет: какой ты молодец, настоящий мужчина, решительный!
— Это значит… — медленно начала Алина, будто проглатывая ком в горле. — Что ты взял нашу ипотечную нагрузку, добавил туда кредит на каприз своей матери… И не посоветовался. Ни со мной. Ни с банком. Ни с логикой.
— Ну я думал…
— Вот именно. Ты думал. А теперь слушай. Завтра я еду к юристу. Проверим все документы. И на дом, и на машину. И на кредиты. А потом подаю на развод.
— Алиночка, — голос его стал тихим. — Ну подожди. Это перебор.
— Нет, Дима. Перебор — это три года под одной крышей с вашей мамой. Это, когда я мою полы, а она топает за мной в тапках и говорит, что неправильно. Это, когда я иду к стоматологу, а она шепчет тебе, что я, наверное, к любовнику. Это, когда ты берёшь кредит на машину для неё, потому что боишься, что она обидится!
— Ну это же моя мать…
— А я кто тебе?
Он молчал. Опять. Потому что ответа не было.
Алина взяла свою сумку, сняла ключи от квартиры с брелка, положила на тумбу. И пошла к двери. Обернулась.
— Дмитрий. Ты хороший. Но ты не муж. Ты сын. Для неё. И для себя.
И ушла.
Прошло два месяца. И они были не просто трудными — они были такими, после которых человек либо взрослеет, либо сходит с ума.
Алина выбрала первый вариант.
За это время она съехала. Сначала к подруге, потом сняла однушку на окраине. Тесно, шумно, потолок пятнами и в ванной плитка с историей — но зато одна. Без елены петровен, без тапок, без супов, варящихся «по-другому», без постоянного «А ты где была?» и «Ты хоть как женщина-то за собой следи!».
С Дмитрием виделись трижды. Все три раза — в кабинете юриста. И каждый раз он приходил с видом щенка, которого оставили у вокзала. Жалобный, мятый, виноватый — и всё время повторял, как заведённый:
— Ну давай не разводиться… Ну подумаешь, с машиной вышло неловко…
Неловко — это когда в лифте пуговку не ту нажал. А когда твой муж берёт кредит на машину для своей матери, потому что она «устала ездить на автобусе», — это совсем другой жанр. Это трагикомедия. Только не смешно.
Суд длился полтора месяца. Делили квартиру, в которой Алина уже не жила. Алина не претендовала на машину, не требовала компенсаций, не тянула резину. Хотела одного — закрыть эту книгу.
А вот с той стороны была драма.
— Она всё специально! — кричала Елена Петровна в суде, когда судья вежливо попросила её заткнуться. — Это она меня выжила! Вымораживала! Обижала!
— Мадам, — не выдержала Алина, — я вымораживала? Это вы в мой день рождения устроили «день поста» и молча смотрели телевизор с громкостью 80.
— Это был не пост, а моральный протест! — возмутилась свекровь. — А вы, Алина Сергеевна, вообще женщина без совести. Забрали сына. Разрушили семью. И теперь претендуете на мою квартиру!
— На нашу, — холодно уточнила Алина. — Совместно нажитую. Пополам. Как по закону.
Судья, женщина лет шестидесяти с лицом человека, видевшего всех бывших в стране, в очередной раз сняла очки.
— Гражданка, у нас тут не «Поле чудес». И не семейный вечер. Есть документы. Есть доли. Есть законы. Хотите душевных разговоров — идите к батюшке или психологу. А здесь делим, как написано.
Елена Петровна, на всякий случай, заплакала. С платочком. Судье было всё равно. Дмитрию — стыдно. Алине — уже всё равно.
В день вынесения решения она приехала одна. Дмитрий тоже — без мамы. Видимо, не уместилась драматургия в одно авто.
Решение суда было кратким: квартира делится пополам. Машина — личная собственность Алины. Кредит на вторую — Дмитрия, пусть выплачивает.
— Ну и что теперь? — спросил он её, когда вышли на улицу.
— А теперь, Дима, ты свободен. И я тоже.
— Ты не даёшь нам шанса…
— А ты его упустил. Я тебе три года этот шанс протягивала, как хлеб голодному. А ты крошки по столу размазывал.
Он замолчал. Как всегда.
И тут — внезапно! — словно из воздуха, из кустов или прямо из асфальта, материализовалась Елена Петровна.
— Ты доволен?! — крикнула она сыну, подбегая. — Ты доволен, что она тебя лишила всего?! Что теперь, мы с тобой — на улице?!
Алина обернулась. Спокойно. Без злости. Просто… устала.
— Елена Петровна, вот теперь, наконец-то, вы с сыном — настоящая семья. Один кредит — один автомобиль. Никаких женщин на кухне. Простор. Живите, наслаждайтесь. Только меня не впутывайте.
И пошла. Медленно. Не оборачиваясь.
Прошло ещё три месяца.
Дмитрий звонил. Писал. Извинялся. Говорил, что мама больше не вмешивается, что он переосмыслил, стал другим. Алина не отвечала.
Однажды он пришёл. С букетом. Большим. Но с таким лицом, как будто сам его воровал.
— Прости, — сказал он. — Мама теперь в своей квартире. Помнишь, ту однушку, где племянник жил? Я им помог, а они — мне. Там теперь мама. Я отдельно.
— И что? — спросила Алина, сдерживая улыбку.
— Я всё понял. Поздно, но понял. Ты была права. Я не жил — я существовал между вами двумя. А ты — ты одна всё тащила. Прости. Я бы хотел начать заново.
Она посмотрела на него. Тот самый взгляд. Не гневный. Не мстительный. Просто — чужой.
— Дима, — мягко сказала Алина. — Я больше не хочу. Ни заново, ни через пятницу. Я наконец-то живу. Без схем. Без подозрений. Без мамы за стенкой. У меня теперь три новости: работа, ипотека — и покой.
Он стоял. С букетом. С глазами, в которых было столько сожаления, сколько за три года и не накопилось.
— Ну, если что… я рядом.
— Знаешь, — сказала она, — теперь рядом — я сама с собой. И, знаешь, это лучше, чем рядом с тобой, но под надзором.
И закрыла дверь.
Навсегда.
Эпилог.
Через полгода Елена Петровна продала подаренную машину. Получила штраф за езду без прав. И начала подозревать, что общественный транспорт — это не так уж и плохо.
А Дмитрий снова живёт с ней. В той самой однушке. Ездит на автобусе.
Алина? Алина водит свою машину. Живёт одна. Планирует отпуск в Сочи. И, если честно, даже улыбается — не потому, что всё хорошо, а потому что наконец-то — никто не мешает.
Финал.
