Антонина продолжала приходить. Говорила, что её сердце не то чтобы сильно болит, но лучше не рисковать. Сидела на кухне, делала вид, что вяжет. Потом вдруг заявила:
— Я тут подумала, может, мне внуков уже не видать. А всё потому, что у сына — невеста мимо кассы.
Галина не ответила. Потом, когда мыла плиту, порезала палец. Кровь шла долго, капала на раковину. Она прижала салфетку, села прямо на пол. Вытянула ноги. Долго сидела так. Потом услышала, как в коридоре Антонина говорит Алексею:
— Я тебе внуков бы нянчила. А она только пыль гоняет и жалобно смотрит.
Он ничего не возразил. Только фыркнул.
После этого вечера Алексей стал уходить по выходным. Раньше они вместе ездили на рынок, он выбирал мясо, она — крупы. Теперь он уходил один. Возвращался с пакетами, и ставил их на стол:
— Купил. Сам. Ничего не перепутал.
Однажды вечером он сидел у телевизора, Галина подала чай. Он не взял кружку, только сказал, не оборачиваясь:
— Ты как мебель. Удобная. Но и без тебя — выживу. Только не устраивай тут права.
Она не знала, как дышать. Пошла в ванную. Заперлась. Включила воду. Не для душа — просто, чтобы шумела. Села на пол. Прижала ладони к груди. Сердце стучало, как будто изнутри хотело вырваться. Она сидела долго. Потом вытерла лицо полотенцем. На лице не было слёз, только испарина.
Ночью она встала. Тихо, чтобы паркет не скрипел. Взяла пакет из-под сахара. Сложила туда паспорт, аптечку, зарядку, два свитера. Обулась в коридоре, на цыпочках.
Алексей пошевелился на диване:
— Ты куда это собралась? Она застыла. Тихо ответила:
— Туда, где я хотя бы сама себе принадлежу. Ах вот как, а кто же готовить и убирать будет? Алексей громко рассмеялся и резко стих.
Он тогда еще не понял, что она уходит на всегда, думал очередной блеф.
— Она закрыла за собой дверь.
Шла до вокзала пешком. Мартовская ночь была серая, тяжёлая. Лужи, ветер, ни одной машины. Шла и думала, что плакать не хочется. Даже не страшно. Только внутри было ощущение, что вырвалась — не сбежала, а именно вырвалась. Из клетки.
На вокзале был автомат с кофе, лавка, где спали двое на сиденьях, и девушка за стойкой, которая кивнула ей:
— Комната от хозяина? Свободная есть. Далеко идти не надо.
Галина сняла эту комнату. Ключ — с пластиковой биркой, дверь — с тугим замком. Внутри: ободранные обои, кровать со скрипом, маленький стол. Но никто не смотрел на неё, как на вторсырьё.
Утром она пошла на работу. Смену отстояла без сбоев. Даже пошутила с медсестрой. Когда выходила, в коридоре увидела женщину — та же походка, то же выражение лица, как у Антонины. Сердце сжалось. Но это была не она.
Галина вышла на улицу. Села на скамейку у остановки. Было зябко. Ветер. Она открыла термос, отпила холодного чаю. Мимо шли люди, никто не смотрел. И в этой тишине вдруг вспомнилась фраза: «Ты здесь никто».
И вдруг подумалось — а ведь «никто» — это тоже начало. Чистый лист. И, может, лучше быть никем, чем удобной вещью у кого-то дома.
Она встала. И пошла домой. В свою комнату. Медленно. Без страха. Без нужды оправдываться. Просто — пошла.
