— Вы подписывали эту бумагу? — строго спросил тот.
Она посмотрела. Её подпись. Та самая ведомость. Кивнула.
— Под давлением начальства? — уточнили.
Надежда долго молчала. Потом ровно:
— Да. Меня просили, я согласилась. Не оправдываюсь.
Она вернулась за стол, села и открыла калькулятор. Не дрожали ни руки, ни губы. Через два дня стало известно: начальник уволен «по собственному». Её оставили. Но предложили перевестись — на меньшее место, с урезанным окладом.
Вечером она сидела с чашкой чая, смотрела на окно. В отражении — её лицо. Не такое, каким она его знала. Без напряжения. Без необходимости держаться.
На следующий день она пришла в отдел кадров. Её спросили, готова ли она перейти на новое место с пониженной ставкой, меньше ответственности, но и меньшим доходом.
— Нет, — сказала спокойно. — Я увольняюсь. Я хочу жить, а не существовать.
Впервые за много лет у неё не было плана. Только ощущение, что теперь она может что-то выбрать сама. Она начала брать частные поручения по бухгалтерии — немного, спокойно, на своих условиях. Этого хватало на жизнь, без суеты и начальников.
Первые дни были странные. Утром она всё ещё просыпалась в шесть. Чайник, таблетки. Потом садилась и смотрела в окно. Никуда не спешила. Иногда просто лежала. Иногда шла гулять — в парк, где жёлтые листья под ногами хрустели, как сухари.
Через месяц в библиотеке она увидела объявление: «Открытые лекции по истории искусства». Вход свободный. Сходила на одну. Потом на другую. Там был мужчина в сером свитере, с добрым голосом, который рассказывал, как Модильяни писал портрет жены, уже зная, что умрёт. Она слушала, не как студент. Как человек, которому больно — и важно.
В ежедневнике появились записи:
Среда — ничего не делать.
Сын не звонил три недели. Потом прислал сообщение: «У нас всё нормально. Лиза спрашивает, как ты». Она ответила: «Передай, что бабушка её любит. И пусть рисует то, что хочет».
Иногда в доме на лестнице встречалась с медсестрой. Та кивала, ничего не говорила. Надежда — тоже. В какой-то день они вместе держали лифт. Потом разошлись, не обернувшись.
В раннее утро, в начале ноября, Надежда варила себе кофе. На плите шипел турецкий ковш. За окном дул ветер. Она открыла форточку. В лицо пахнуло холодом, мокрыми листьями и чем-то новым. Не ярким, не восторженным — просто другим.
Она присела с чашкой на подоконник. Внизу — обычный двор. Детская площадка. Пожилой сосед выгуливал таксу.
Надежда не улыбалась. Не плакала. Просто смотрела. Дышала.
И этого было достаточно.
