Тем временем Наташа начала вовлекать её в обычную жизнь. Позвала на собрание в сад — «ну ты же мать всё ещё», потом на ярмарку. Там Ирина познакомилась с Сашей — папой-одиночкой из младшей группы. Высокий, немного неуклюжий, он носил тёплую кофту с заплатой на локте и всё время забывал, где оставил ключи. Он не флиртовал — просто разговаривал. Слушал. Смеялся тихо, будто боялся спугнуть момент.
Ирина вдруг увидела себя глазами со стороны. Ту, что говорит коротко, словно извиняется. Ту, что не уверена, имеет ли право на шутку. Это поразило её больше, чем любые упрёки Наташи.
А потом она случайно столкнулась с Егором — младшим братом Антона.
— Ты как? — спросил он, неловко мнётся. — Антон говорит, ты у Натахи.
— Он сам не свой. Ты знаешь, у него долги?
— Ну… Там знакомым занимал. Что-то на бизнес, вроде. Ты не знала?
Нет. Не знала. Ни слова. Ни намёка. Он даже не обсуждал.
— Там серьёзно? — спросила тихо.
— Десятки. Если не сотни. Он сам не говорит, но я видел — ему звонили, он орал. Видимо, денег нет.
Ирина пошла домой пешком. Долго. На полпути села на скамейку и уткнулась в ладони. Сердце стучало в ушах. Воспоминания — как он обвинял её в пустых тратах, как кричал из-за лишнего пакета молока — теперь казались насмешкой.
А на следующий день Тимофей снова позвонил. Радостный.
— Мам, а к нам Лена приходила!
— Ну, папина бывшая. Я спросил, кто это, а он сказал, что просто знакомая. А потом они чай пили…
Сначала в груди будто всё сжалось. Потом — выпрямилось. Холодно. Резко. Осторожно.
Лена. Та самая, из «давно забытого». Та, что звонила «по делу». Та, о которой Антон говорил: «Глупая была история, зачем вспоминать».
Она не сказала сыну ни слова. Просто закончила разговор. Потом долго сидела, не двигаясь, с холодными пальцами и ясной головой.
Позже, вечером, Антон написал: «Мне жаль. Очень. Мы можем поговорить?»
Она не ответила сразу. Просто закрыла телефон и легла. Спала тяжело. Без снов.
Прошло больше двух недель. Ирина снова вошла в ритм: работа, садик, покупки. Вечерами смотрела в потолок и думала — не о нём, а о себе. Ночами снились разные квартиры, все — без стен, с ветром, и никто не спрашивал: «Где варенье?» Иногда она просыпалась в холодном поту, с ощущением, будто снова живёт в доме, где нельзя вздохнуть без упрёка.
Психолог на последней встрече спросила:
— А вы можете сказать: «Я имею право на тишину»?
Ирина пробовала вслух. Сначала тихо. Потом уверенно. Это казалось нелепым, но странно освобождающим.
Наташа поддерживала — не навязчиво, но точно. Однажды, когда Ирина мыла посуду, сестра сказала:
— Ты теперь другая. Я даже не знаю, как ты жила тогда. Будто сгорела вся, а теперь заново отрастаешь.
А однажды в обед к Ирине в офис заглянул Саша — тот папа с ярмарки. Принёс коробку с печеньем: «Ты тогда сказала, что любишь песочное. Просто… ты в тот день выглядела так, будто мир от тебя отвернулся. А теперь — небо в глазах».
