Прошел месяц. Тамара пыталась жить как обычно: работа в библиотеке, встречи с подругами, телесериалы по вечерам. Но мысли то и дело возвращались к бывшему мужу и детям. Как он там? Становится ли ему лучше? Как Марина справляется с его присутствием на последних месяцах беременности?
Однажды вечером раздался звонок в дверь. На пороге стояла Катя — осунувшаяся, с темными кругами под глазами.
— У Марины начались преждевременные роды, — выпалила она, не дожидаясь приглашения войти. — Максим в роддоме с ней. Мне пришлось забрать папу к себе, но я не могу… Дети устроили истерику, муж злится, папа сам не свой от того, что всем мешает.
Тамара молча слушала, чувствуя, как внутри нарастает тревога.
— Ты должна взять его, мам, — наконец выдохнула Катя. — Хотя бы на время. Пока не родится ребенок, пока мы не найдем другое решение.
Тамара сжала руки в кулаки.
— Я не обязана содержать твоего отца — он мне давно чужой человек, — произнесла она фразу, которую повторяла про себя множество раз за последние недели.
Катя заплакала — тихо, безнадежно, как плачут взрослые, когда не видят выхода.
— Мама, пожалуйста… Мы на пределе. Денис говорит, что уйдет, если папа останется у нас. Дети боятся его, не понимают, что с ним. А ему нужен постоянный уход, внимание.
Тамара смотрела на дочь, и ее решимость таяла. Она вспомнила, как маленькая Катя точно так же плакала, когда упала с велосипеда. Как она, Тамара, целовала ее разбитую коленку, обещая, что все будет хорошо.
— Только на время, пока Марина не родит, — твердо сказала она. — И вы продолжаете искать другое решение.
Виктор занял вторую комнату. Катя с Максимом привезли его вещи — несколько потертых рубашек, старый спортивный костюм, тапочки, бритву, зубную щетку. Все имущество человека, с которым Тамара прожила четверть века.
Первые дни были невыносимыми. Тамара старалась проводить дома как можно меньше времени, возвращаясь только чтобы покормить бывшего мужа и помочь ему с гигиеническими процедурами. К счастью, левая сторона его тела функционировала нормально, так что самые интимные процессы он мог выполнять сам.
Дети наняли сиделку на время, пока Тамара была на работе, но вечера и ночи она оставалась с Виктором один на один. Иногда он пытался заговорить с ней — медленно, с трудом выговаривая слова. Она отвечала коротко, только по делу.
Прошел месяц. Марина родила здорового мальчика, но о том, чтобы забрать Виктора, речи уже не шло. Тамара по неосторожности упомянула в разговоре с Максимом, что Виктору становится лучше, что он уже может самостоятельно доходить до туалета и даже пробует что-то готовить левой рукой.
— Вот видишь, — обрадовался сын. — Значит, все не так плохо! А мы с Мариной сейчас совсем не справимся — ты же понимаешь, каково с новорожденным.
Тамара поняла, что попалась в ловушку собственных слов. Дети интерпретировали ее сообщение о прогрессе Виктора как сигнал, что она готова оставить его у себя надолго.
Вечером она стояла у окна на кухне, глядя на огни ночного города. Из комнаты Виктора доносились звуки телевизора — он смотрел старые советские фильмы, которые всегда любил.
Она вспомнила, как они смотрели эти фильмы вместе, сидя в обнимку на диване. Как смеялись над одними и теми же шутками, как Виктор мог цитировать целые диалоги наизусть. Куда ушла та любовь? Когда она превратилась в горечь и разочарование?
Тамара тяжело вздохнула. Виктор останется у нее. Не потому, что она простила, и не потому, что дети не справляются. А потому, что она сама не смогла пройти мимо человеческой беды, даже если эта беда случилась с тем, кто когда-то причинил ей боль.
Она так и не смогла ответить себе на вопрос — это сила или слабость? Милосердие или малодушие? Но одно она знала точно: ничего не изменилось. Он по-прежнему был ей чужим, несмотря на общую крышу над головой и прожитые вместе годы. И, возможно, всегда останется таким — чужим человеком, которого она когда-то любила.
