— А я, значит, свинья неблагодарная, да? — свекровь обернулась к ней и тоже перешла на крик. — Вот ты мне скажи, Оксана, ты вообще женщиной когда-нибудь была? Или только командиром?
— Я — женщина, мать и жена! И мне не нужно, чтобы в моём доме устраивали мне проверку на человечность! — выдохнула она и, развернувшись, ушла в спальню, громко захлопнув за собой дверь.
Кухня осталась в тишине. Даже холодильник, казалось, затаил дыхание. Только где-то на стенке тикали часы — настенные, подаренные ещё на свадьбу. Те самые, что всё время показывали немного вперёд. Как и сама жизнь, вечно бегущая мимо, мимо этих криков, мимо непонятых жестов доброй воли и упущенных моментов.
Анна Ивановна, не двигаясь, стояла перед раковиной. Потом осторожно взяла тряпку, всё ту же, и аккуратно положила её на край мойки, будто извиняясь.
В прихожей зазвонил телефон. Это был Иван. Но трубку никто не взял.
— Ну, вот и вся твоя «гармония», — проговорила Анна Ивановна, не глядя на невестку. — Психует, орёт, двери хлопает. Только телевизор остался, чтоб громче всех.
Оксана стояла у раковины с кружкой и смотрела в окно. Её руки дрожали, но не от холода — от злости, от усталости, от невозможности что-то сказать, не сорвавшись. Она не спала толком третью ночь. Сны снились тревожные: кто-то лезет в её сумку, кто-то забирает у неё постель, а она кричит, а рот — не открывается.
— Я не хлопала дверью. Я ушла, потому что не могу разговаривать с человеком, который не слышит, — наконец сказала она, повернувшись.
— А ты попробуй не командовать, а говорить, — хмыкнула свекровь. — Может, и услышат.
— А вы попробуйте жить у кого-то в доме и не устанавливать свои порядки. Вот эксперимент такой проведите.
Анна Ивановна резко повернулась к ней, в руке — деревянная лопатка, которой она мешала кашу. В другой — полотенце. Вид у неё был, как у надзирателя, которому третий раз не сдали норму.
— Знаешь что, Оксана, — сказала она. — Я вот думала: ну, молодая, неопытная, неловкая… Поживём — и притрёмся. А ты просто злая баба. Тебе всё не по тебе. У тебя даже муж — по расписанию. Тебе бы робота, а не человека.
— А вам бы не сына, а слугу, — огрызнулась Оксана. — Чтобы на коленках ползал и “мамочка” пел до пенсии. Вы хотите, чтобы он отчитывался перед вами, как в первом классе.
— Да он сам ко мне приходит! Сам советуется! А ты тут стоишь, вся такая важная… думаешь, если у тебя ипотека на квартиру, то ты тут всем правишь?
— Я тут не «всем» правлю. Я живу. Живу в своём доме. И пытаюсь не сойти с ума от того, что каждый день начинается с замечаний о “не так сваренной каше” и “слишком белом постельном белье”.
— А ты знаешь, что мне не нравится, как ты с Ваней разговариваешь? Грубо, с командным тоном. Я тридцать лет его растила — и не позволю, чтобы его кто-то унижал, — голос Анны Ивановны зазвенел тонко и опасно.
— Он взрослый мужик! — выкрикнула Оксана. — И, между прочим, вы унижаете его не меньше, заставляя выбирать между вами и мной. Вы же всё время проверяете: кого он больше любит, кому он скажет «да»!
Анна Ивановна пошла к ней, поджав губы. В комнате стало так тихо, что слышно было, как кот из соседней квартиры бегает по полу.
— Повтори, — сказала она, уже стоя вплотную. — Ты это мне сейчас сказала?
— Да, вам. Вы вторгаетесь в наш брак. В нашу жизнь. В наш быт. Вы…
