Но договорить Оксана не успела — Анна Ивановна резко шагнула вперёд, как будто случайно, но грудью толкнула Оксану в плечо.
— Ты меня сейчас толкнула?! — удивление Оксаны было таким сильным, что даже злость отступила на мгновение.
— Да не толкала я тебя, не выдумывай, — пробормотала та, отводя глаза. — Подвинуться просто хотела. Тут узко.
— Узко стало, когда вы с чемоданом въехали. А теперь здесь просто душно. И не из-за каши, — Оксана отошла, держа руку на груди. Ей вдруг стало трудно дышать. Глубоко вдохнув, она выдавила: — Всё. Больше так не будет.
— Что “не будет”? — напряглась Анна Ивановна.
— Я не обязана терпеть физические контакты, крики, унижения. Это моя квартира, моя территория, моя жизнь. Вы — гостья. Добровольно, по нашей доброй воле. Но если это продолжается — вы либо уважаете правила, либо уезжаете.
— У меня нет другого жилья! — в голосе Анны Ивановны мелькнула истерика. — У тебя совесть есть?
— Есть. Но ещё у меня есть и границы. Если бы вы хотя бы раз спросили, как мне тут живётся, а не делали лицо жертвы и мученицы, может, я бы и не сорвалась.
Они замолчали. На мгновение. Потом на кухню вошёл Иван.
Он был уставший, с измятым воротником рубашки, с глазами, как будто в них всю ночь лили воду.
— Что происходит? — тихо спросил он. — Я слышал, вы ругались.
— Иван, — заговорила сразу Анна Ивановна, — твоя жена…
— Нет, подожди, мама, — он поднял руку. — Оксана?
Оксана посмотрела на него. Прямо, спокойно, как человек, который уже не хочет прятаться за словами.
— Я больше не могу. Или она уважает меня как хозяйку, как человека. Или уезжает. Это не ультиматум. Это решение.
— И ты хочешь, чтобы я выгнал мать на улицу?
— Я хочу, чтобы ты понял: жить с манипуляциями, пассивной агрессией и ежедневными придирками — это не жизнь. Это пытка. Я не в плену. И ты — не обязан быть посредником между двумя взрослыми женщинами.
— Я не могу разорваться, Оксан, — выдохнул он. — Я между вами как… между двумя машинами на встречке.
— Тогда выбери, в какой ты машине. И главное — куда ты вообще едешь, Ваня, — и, пройдя мимо, Оксана мягко, но решительно, хлопнула дверью спальни.
Анна Ивановна стояла посреди кухни. Губы её дрожали, но не от обиды. От страха. Она впервые поняла: можно действительно остаться одной.
А в коридоре Иван сел на край скамейки, закрыл лицо руками и впервые за тридцать восемь лет захотел исчезнуть — хотя бы на час, на день, на неделю. Хоть куда-нибудь, где никто не скажет: «Ты должен…»
— Оксана, открой, пожалуйста, — голос Ивана был глухим. Он стоял перед дверью спальни уже минут пять.
— Мне нужно остыть, — сухо ответила она. — А тебе — определиться.
— Мне не с кем из вас жить, если вы друг друга ненавидите.
— Я её не ненавижу. Я защищаюсь. А ты — прячешься.
Он ушёл. А через полчаса Оксана услышала, как хлопнула входная дверь. И в квартире стало тревожно тихо.
Анна Ивановна сидела на кухне. Перед ней — кружка с недопитым кофе и список объявлений о сдаче комнат, распечатанный с интернета. Очки сползли на самый кончик носа, но она не поправляла. Взгляд её блуждал где-то в стороне, в точке на стене, где, по мнению Оксаны, надо было давно покрасить.
— Вот и докатились, — прошептала она вслух. — В собственную старость — как чемодан без ручки. Только не выкидывают, потому что совесть мешает. До тех пор, пока она не треснет.
Оксана стояла в дверях.
— Никто вас не выкидывает. Это вы ставите нас в положение «либо вы, либо я».
— А как же «вместе»? Где ваш женский такт? Где терпение? Я же не враг вам…
