— Нет, вы враг. Не сразу. Постепенно. Капля по капле. Замечание за замечанием. Манипуляция за манипуляцией. Вы ни разу не спросили: «А как тебе с этим?» Зато сколько раз было «в моё время», «мы бы так не жили», «это ты виновата».
— Мне шестьдесят четыре года! — вспыхнула Анна Ивановна. — У меня остался только один сын, и я просто… я просто хотела быть рядом!
— Но вы не рядом, вы вместо. Вместо уюта — напряжение. Вместо любви — контроль. Вы не мать, вы пиявка. Вы сосёте всё: время, силы, внимание. А когда остаётся пустота — делаете вид, что вы — жертва.
Анна Ивановна встала. Медленно, с кряхтением. В её глазах было что-то болезненно-искреннее. Что-то, от чего у Оксаны на секунду дрогнуло сердце.
— Значит, я пиявка? — прошептала она. — Хорошо. Я уйду.
— Вам некуда идти, — напомнила Оксана, голос всё ещё был жёсткий, но без прежней злобы.
— Найду. Я не пропаду. Не бойся. Сидела я с твоим Иваном в съёмной квартире с обоями на кнопках, справлюсь и сейчас.
— Это уже не те годы. Вам нужен уход, а не вызовы. Просто… — она замолчала, подбирая слова, — просто вы не умеете быть рядом и молчать. Не вмешиваться. Не переделывать. Вам обязательно надо настроить всех под себя.
— А ты хотела, чтобы я как — как мебель? Сидела в углу и только кивала? Я же не растение!
— Нет. Но вы и не командир. Вы гостья. И я устала быть в осаде.
И тишина. Такая, что даже капли воды из-под крана звучали, как удары в грудь.
И тут раздался звук ключа в замке. Вернулся Иван.
Он вошёл, увидел их двоих — обе стояли, как в театре перед развязкой: одна с гордой спиной и каменным лицом, вторая — с глазами на мокром месте, но не плачущая. Просто пустая.
— Я поговорил с Сергеем, — сказал он. — У него есть двухкомнатная квартира, которую он сдаёт. Временно. Я переведу деньги. Мама, ты сможешь туда переехать.
— Меня выгоняют, — процедила Анна Ивановна, не глядя на сына.
— Тебя не выгоняют, — строго сказал он. — Ты сама загнала всех в угол. Мы тебя любим, но жить под одним потолком стало невозможно.
— Ты встал на её сторону.
— Нет. Я встал на свою сторону. На сторону разума. Я устал жить между двумя фронтами. Мама, я тебя люблю. Но я люблю и жену. И если кто-то из вас требует «выбирай» — это не любовь. Это ультиматум.
Анна Ивановна опустилась на стул.
— А ты… всё это время, — произнесла она, глядя в пол, — всё это время ты думал, что я вредная старуха?
— Нет, мама. Я всё это время надеялся, что мы сможем ужиться. Но… — он посмотрел на неё, потом на Оксану, — теперь вижу: не можем. И это не трагедия. Это просто честно.
— И сколько мне осталось, чтобы быть с вами? Пять лет? Десять?
— Мы будем с тобой. Часто. Помогать. Навещать. Но жить — отдельно. Это нормально. Это правильно. Это по-взрослому.
Через неделю Анна Ивановна переехала. Оксана лично помогла с вещами. Без слов, без упрёков. Просто вынесла чемодан и аккуратно поставила его в багажник такси.
— Спасибо, что не кинула меня с лестницы, — пробормотала Анна Ивановна, усевшись на заднее сиденье.
— Мы не враги, — сказала Оксана. — Просто мы не подходим друг другу под одной крышей. Вот и всё.
Такси уехало. Оксана долго смотрела ему вслед, пока Иван не подошёл сзади, не обнял её за плечи.
— Мы с тобой выстояли, — сказал он тихо.
— Да. Только теперь надо научиться жить в тишине. Без проверок. Без «а где мама?». Без вины.
И впервые за долгое время Оксана поверила: может, действительно справятся.
