— Ну, если Саша не будет настаивать, я не против подумать…
— Нет, — перебила Александра. — Не надо думать. Я точно решила.
Вера Михайловна вскинулась:
— Она просто хочет квартиру! Она его не любит, она никогда его не любила! Это всё из-за денег!
— Простите, — спокойно сказала Александра, — а вы с ним договорились, кто из вас будет разводиться? Или вы вдвоём в браке?
Судья подняла глаза. Молча.
— Я прошу признать право собственности за мной, — продолжила Александра. — Квартира приобретена до брака, выплачена за мой счёт, ремонт сделан на мои деньги. Все документы — в деле. Если госпожа Вера Михайловна считает иначе — пусть подаёт отдельный иск.
— Мы подадим! — гаркнула свекровь. — Мы в апелляцию, в кассацию, везде!
— Подайте, — кивнула Александра. — Только начните с жизни своей, а не моей.
Судья что-то записала. Потом громко, монотонно, как будто читала погоду, произнесла:
— Суд постановил: расторгнуть брак. Споров о детях нет. Споров о совместно нажитом имуществе не установлено. Заседание окончено.
Кирилл вышел первым. Даже не обернулся. Как будто сдал бутылки и ушёл домой налегке.
Александра осталась в зале. Не потому, что не могла встать. Просто не хотелось. Судебная форма правды была слишком сухой. Никакой драмы. Никакой финальной сцены, где она кидает кольцо на стол, он падает на колени, а Вера Михайловна хватается за сердце.
Нет. Всё было… буднично. Обыденно. И от этого ещё обиднее.
Она сменила замки. Сняла штору, которую когда-то повесила свекровь. Выбросила коврик в прихожей и повесила над раковиной бумажку: «Никто, кроме тебя, не решит, как тебе жить».
Вера Михайловна звонила.
Сначала, чтобы «обсудить нюансы». Потом — чтобы напомнить о суде. В какой-то момент — просто плакала. А потом стала присылать угрозы через знакомых юристов.
Однажды Александра подняла трубку.
— Вера Михайловна, — спокойно сказала она. — Давайте договоримся: если вы ещё раз мне позвоните, я запишу разговор и обращусь в полицию. Если вы думаете, что шантаж — это путь к примирению, то вы очень плохо знаете людей. Я желаю вам здоровья. До свидания.
— Ты его уничтожила, — шептала в ответ свекровь. — Он был такой… домашний. Он не выдержит. Он сорвётся.
— Я себя чуть не уничтожила. А он — взрослый мужик. Пусть наконец начнёт жить сам.
Александра вышла в люди.
Купила себе новый телефон. Сменила фото в соцсетях — поставила снимок с дачи, где она в свитере, с румяным лицом и неприлично счастливой улыбкой.
Стала ходить в бассейн.
В поликлинике прошла всех специалистов, даже УЗИ сделала — оказалось, что здорова, как молодой пёс.
Записалась на консультацию по инвестициям — впервые за последние двадцать лет подумала о будущем.
Иногда она ловила себя на том, что ей… спокойно.
Да, не весело. Да, больно. Но — спокойно. Как после операции, когда уже прошёл наркоз, и ты лежишь, сшитый, но живой.
Через три месяца ей позвонил общий знакомый:
— Слушай, ты знала, что Кирилл теперь живёт с какой-то фитнес-инструкторшей? Они в «Лосином острове» квартиру снимают, представляешь?
— Представляю. И очень надеюсь, что она не знает, как зовут его маму.
Развод, как выяснилось, это не провал. Это спасение.
Когда ты понимаешь: никто не имеет права приходить в твой дом без спроса, критиковать тебя за холодный борщ и обвинять в том, что ты «не угодила» чужой матери.
Она больше не жила под контролем.
Теперь она жила по себе.
