— Вы, видимо, решили, что я на вас испугаюсь? Вам не кажется, что вы немного увлеклись своей ролью? Вы же не мать Тереза, а обычная пенсионерка с двумя кредитами и квартирой в Бирюлёво, которую вы, кстати, переписали на Татьяну, свою внучку. Или я ошибаюсь?
Вера Михайловна замерла. На секунду. Потом собралась.
— А ты всё про всех знаешь, да? Ты и налоговую пробила, и Росреестр проверила? Молодец. Только запомни: у меня связи. И суд может признать, что ты квартиру получила обманом.
— Обманом?! — Александра подняла брови. — Простите, а какая форма обмана, по-вашему, звучит так: «Я оформила ипотеку, платила её семь лет и сделала ремонт на свои деньги»? Это мошенничество?
— Ты Кириллу мозги запудрила! Он был нормальный, пока тебя не встретил! А теперь ходит, как зомби! Он даже мне вчера сказал… — Вера Михайловна осеклась.
— Что? — Александра подошла ближе. — Что он сказал? Что боится вас? Что устал? Или что у него кто-то есть, кто не требует стирать носки по расписанию?
— Хватит! — рявкнул Кирилл. — Обе! Вы как стаи собак грызётесь. Я устал! Это не жизнь! Это ад!
— Кирилл, — спокойно сказала Александра, — ты можешь уйти. Сейчас. Но ты оставишь ключи. Квартира — моя. По закону. И я не позволю вам, обоим, тут устраивать театр.
— Ты думаешь, тебе суд поможет? — снова вскинулась Вера Михайловна. — А ты в курсе, что Кирилл за последние годы вложил в ремонт? И мебель, и техника, и даже кондиционер! Всё на его деньги!
— Правда? — Александра кивнула. — Тогда пусть подаёт иск. Только вот мебель на твою маму оформлена, помнишь? Тебе же всё время было лень с документами возиться. И кондиционер — это подарок от его начальника, не вздумай врать.
— Я подам в суд, — зло выдохнула свекровь. — Я всё устрою. Я покажу тебе, кто здесь хозяйка.
— Покажете. Только в своей квартире. У меня вы больше не хозяйка. И уже даже не гость.
Александра повернулась и ушла в спальню. За спиной хлопнула дверь.
Она присела на кровать и почувствовала — не страх, не обиду, не даже злость. Только усталость. Глухую, вязкую, липкую, как грязь на мартовских улицах.
Ей было всё равно. Серьёзно.
Потому что за эти годы она устала жить на кухне, где каждую субботу надо было обсуждать «как правильно варить борщ». Устала, что её шкаф в спальне приходится делить с коробкой Веры Михайловны, где хранились старые фотоальбомы и кружевные трусы, купленные в 1985-м. Устала от разговоров о долге, женском предназначении и «сыне, которого у меня украли».
Позже, когда она уже сидела на кухне с чашкой чая, пришло сообщение от Кирилла:
«Ты всё усложнила. Мама хотела, как лучше. Я вообще не понимаю, зачем ты это делаешь. Нам нужна пауза.»
Она прочитала его трижды. Потом написала:
«Пауза — это кнопка. Люди — не телевизор. Удачи.»
И нажала «удалить контакт».
Суд назначили на начало апреля. Весна в Москве выдалась холодной, злой, как утренний маршрутчик в пробке. Александра купила себе новую куртку — бежевую, с аккуратным воротником. На суд она пришла в ней, застегнув молнию до подбородка, будто броню надела.
Кирилл явился не один — с матерью. Вера Михайловна тащила папку, в которой, по слухам, были чеки за посудомоечную машину, планировка квартиры, ксерокопия завещания прабабушки Кирилла и, возможно, фото Александры на фоне мусора — в доказательство моральной деградации.
Судья была уставшая, как все госслужащие после пяти лет на одном месте. Спросила, есть ли шанс на примирение.
Александра посмотрела на Кирилла. Тот поёрзал в кресле и сказал:
