«В связи с поданным иском о разделе совместного имущества…»
Ольга уселась. Её лицо было неподвижным, как у хирурга перед сложной операцией.
«Максим В. заявляет о своих правах на жилплощадь, как на совместно нажитое имущество…»
— Ага, — прошептала она. — Вот и началось мясо.
Ольга никогда раньше не была в суде. Если не считать гражданской церемонии бракосочетания, которую теперь хотелось вырезать из памяти как ненужную сцену из плохого сериала. Теперь она входила в здание с сумкой, где лежали бумаги, и с лицом, где не было ни капли сомнения.
Зал был душный, линолеум тёртый, как совесть у Валентины Ивановны. Она уже сидела на скамье вместе с Максимом, в траурном свитере и лицом мученицы. Максим был в пиджаке, который явно одолжил — плечи подвисали, как вера в его взрослость.
Ольга прошла мимо и кивнула. Не как знакомым. Как свидетелям. Их общей катастрофы.
Судья — женщина средних лет с видом училки, которой на всё наплевать, но в дневник напишет — начала дело.
— Истец В., вы утверждаете, что имеете право на часть квартиры, принадлежавшей ответчице?
Максим встал. Говорил тихо, глядя в пол:
— Да. Мы были в браке. Я проживал там три года. Я участвовал в обустройстве быта. Покупал мебель…
— Какую? — резко спросила Ольга.
— Один стул. Из «ИКЕИ». Со скидкой. Ты его сломал через месяц, — уточнила она.
— Прекрасно. Переходим к аргументам ответчицы.
Ольга поднялась. Голос у неё был холодный, точный:
— Квартира — моя собственность. Куплена до брака. Документы в деле. Максим не платил ни за ипотеку, ни за коммуналку. Работал урывками. Иногда. Всё остальное — по доброте душевной и за счёт меня.
— Вы пользовались его трудом? — вставила судья.
— Если вы называете «лежать на диване и играть в танки» трудом — тогда да. Я эксплуататор. Прямо капиталистка.
В зале кто-то тихо хихикнул. Судья бросила взгляд — хихиканье умерло.
Максим смотрел на неё с грустью, но уже без надежды. Как смотрит человек, которого поймали на воровстве, а он думал, что это “взять на время”.
— Он хотел отобрать у меня всё. Не квартиру — жизнь. Мою свободу, моё право не быть нянькой взрослому мужчине и его маме. И я не позволю, — заключила Ольга.
Решение суда было коротким: «В удовлетворении иска отказать. Недвижимость признана личной собственностью ответчицы.»
Они вышли в коридор. Валентина Ивановна тут же подошла.
— Да чтоб ты с этой квартирой задохнулась! — прошипела она. — Чтобы по углам у тебя одиночество жило!
— Лучше одиночество, чем вы, — спокойно ответила Ольга.
Максим молчал. Повернулся и ушёл. Сгорбленный. Без попытки сказать последнее слово.
Позже, дома, Ольга заварила себе кофе. Без чая, без валерьянки — она больше не боялась.
Поставила музыку. Из старых — Сурганова, Земфира, то, что раньше слушала в наушниках, чтобы не слышать упрёков.
Телефон молчал. Никто не просил «денежку на время». Никто не обвинял в «черствости».
Она открыла ноутбук. Написала заявление на отпуск. — Две недели. Только я, море и тишина.
Потом — достала паспорт. Открыла страницу со штампом. Пару секунд смотрела. И разорвала её.
— Всё, — сказала себе. — Это теперь былое.
Когда через месяц ей позвонила та самая Наташа и спросила:
— Слушай, а ты вообще хочешь снова отношений? Любви?
— Я хочу… новую мебель. Себе. Для себя. И кресло. Которое никто не сломает.
