Пётр вошёл на кухню с виноватым лицом, будто на исповедь пришёл, а не к жене. Голос у него был тихий, с таким надрывом, что у Тани сразу заныло в районе виска — не от сочувствия, от предчувствия.
— Таня, ты не злись, ладно? Мамке пока некуда. Ты ж помнишь — спина, врач, лёжка. А у неё в квартире холодина, как в погребе. Батареи едва живы. И она там одна. Ну, ты ж знаешь, на Профсоюзной…
— Временно? — переспросила она, даже не повернув головы. — Это как я «временно» в браке? Или как ты «временно» спал в зале, когда с тёщей поссорился?
Он прислонился к косяку, потёр лоб и выдохнул. Знал ведь, куда идёт. А всё равно шёл, как на мины.
— Да ну тебя, — пробормотал. — Ну что я, злодей какой? Просто хочу помочь. Матери. Она же не ведьма.
— Ага. Просто добропорядочная колдунья средней руки. С отличием окончила курс «Манипуляции и пассивная агрессия».
Таня мелко шинковала лук. Зелёный, свежий, с рынка. Лезвие ножа скользило по доске быстро, но нервно, как будто она не салат делала, а расклады судьбы.
— Танюш, ну будь человеком. Недели две. Она ж не будет мешать…
Он замолчал, потому что понял — дальше всё равно не скажешь. Слово «невидимой» застряло где-то под языком и не пожелало выходить.
— Тихой? Скромной? Или, может, просто величественно сидящей на троне, отдающей указы с кухни?
Он не успел ответить. Входная дверь хлопнула с тем звуком, который навсегда меняет атмосферу в доме. С того самого хлопка начинается новый климат — влажный, душный и требующий терпения.
— Петенька! Сыночек! Я приехала! Не волнуйся, чемодан лёгкий, я туда только аптечку и два свитера положила!
И вот она — уже в дверях кухни. Стоит как свидетель катастрофы: лицо трагическое, глаза сияют. Сумка у ног. Вид уставшей героини, голос бодрый, с оттенком мученического достоинства.
— Танечка, привет, дорогая! Ты как хорошо выглядишь, несмотря на твои эти… высыпания. От нервов, да? Надо ромашку пить. Я тебе покажу рецепт, у нас в поликлинике проверенный.
— Здравствуйте, Антонина Михайловна, — Татьяна повернулась, вежливо, даже с некой изящностью. Улыбка была тонкая, почти медицинская — такая, как у людей, которых долго лечили от доверчивости. — Аптечка? Надолго, выходит?
— Да что ты, милая! Только пока спина пройдёт. Ну, недельку. Месяц, максимум. Как врач скажет.
Антонина уже глазами отсканировала кухню. Хозяйским взглядом, не наглым — основательным. Вон полотенце на двери — криво висит. Банка подписана маркером — несолидно. Кастрюльки — кукольные.
— А где посуда-то? Всё такое маленькое. Это ты на одного готовишь?
Смех её был звонкий, но холодный. Такой, каким смеются в очереди за талонами — не от радости, а от бессилия.
Петя сглотнул, сделал шаг вперёд, как в фильмах — мужчина прикрывает женщину от пули.
— Мам, ну давай без лекций. Пойдём, я тебе комнату покажу.
— Комнату? А, ту самую, где ты тренажёр поставил? Ну, уберём, не беда. Главное — кровать удобная. А то у меня поясница, ты ж знаешь…
Татьяна положила нож на доску. Осторожно. Не шумно. Повернулась к мужу:
— Она будет в моей комнате?
— Ну, она же больше… и рядом с ванной… и вообще, ты говорила, тебе спать в гостиной — норм. Телевизор, всё такое…
— Угу. Особенно когда в четыре утра идёт «Суд присяжных».
Антонина уже хозяйничала в прихожей, будто всё это ей давно принадлежало — по завещанию, по праву рождения, или просто потому, что так заведено.
— Я сварю суп. У меня свои заготовки. Без этих ваших… как их… бальзамино и авокадо.
— У меня аллергия на сельдерей, — спокойно сообщила Татьяна.
— Зато он от отёков спасает. Я знаю, что делаю. У меня опыт. Петя подтвердит.
— Петя варит сосиски в микроволновке. У него кулинарный диплом с отличием от Роспотребнадзора.
— Таня, не начинай, — Пётр вздохнул. — Она просто хочет помочь.
— Помочь? Помочь мне выжить в собственной квартире? Помочь забрать у меня пульт? Помочь управлять нами через кухню и воспоминания о тяжёлой доле?
