— А со мной ты это обсудить не удосужился?
— Я хотел, но ты всё время злишься…
— А ты не пробовал задуматься, почему я злюсь? Может быть, потому что в нашей квартире появляются планы, в которых меня нет? Как будто я — просто соседка, которую можно попросить на недельку уехать.
Антон встал, поднял руки, как будто сдавался.
— Да что ты так взъелась? Юля — родная мне. Ты же знала, что моя семья — это часть меня.
Полина резко пошла к шкафу, достала папку с документами и кинула на стол.
— А это часть меня, — указала она пальцем. — Видишь? Куплено до брака. Моя фамилия. Мои деньги. Это я тебя сюда впустила. А теперь вы вдвоём решили, что можете просто впустить ещё одного пассажира?
Он уставился на бумаги. Потом — на неё. А потом что-то внутри него словно щёлкнуло.
— Вот ты какая, — тихо сказал он. — Я всё понять не мог, что с тобой. А ты просто вечно выстраиваешь стены. Ты не принимаешь никого. Ни меня, ни мою семью. Всё делишь на «моё» и «твоё». Даже ужин — это война.
— Потому что ты никогда не был со мной, Антон! — выкрикнула она. — Ты был с ней! Ты ей жаловался на меня, обсуждал меня, а теперь хочешь, чтобы я ещё и сестру твою приняла? Пусть поживёт? А может, сразу прописать?
Он подошёл ближе. И вдруг схватил папку с документами и со злостью отбросил её на пол.
— Надо же. Ты правда считаешь, что ты тут хозяйка, а я — так, приживалка?
— Да, — прошептала она. — Потому что по факту — так и есть.
Его челюсть дёрнулась. Он развернулся, схватил куртку и ушёл. Без слов. Без театральных хлопков дверью. Просто — ушёл.
На следующее утро у Полины был разнос в голове, как будто её ночью били половником по вискам.
Она встала, посмотрела в окно. Солнце. Тихо. Даже птицы не чирикали. Настолько тихо, что можно было услышать, как что-то в ней начинает трещать.
— Доброе утро, — послышался голос.
Она обернулась. В дверях стояла… Юля. С чемоданом.
— Мама сказала, ты в курсе, — мило улыбнулась она. — Я на пару недель. Буквально! Я — как тень. Меня не будет слышно.
Полина смотрела на неё. Долгие пять секунд. Потом — на чемодан. Потом — снова на Юлю. А потом села прямо на пол и засмеялась.
Не весело. Не истерично. Просто — от бессилия. От ужаса. От осознания того, что ты проиграла, пока пекла сырники на силиконовом коврике.
С того утра, когда Юля заехала «на недельку», прошло восемнадцать дней. Не год, не война, не беременность, но Полине казалось, что она родила себя заново — только в аду.
Юля обосновалась ловко. В комнате, которую Полина называла «рабочим кабинетом», теперь стояла розовая серая простыня, сушились чьи-то кружевные лифчики и лежала тетрадка с записями «мои мысли в потоке». Поток, впрочем, был мутный: Юля работала удалённо… «над собой».
Антон ночевал через раз. Иногда звонил. Иногда нет. Однажды принес цветы, которые оставил на кухне, забыв подписать. Цветы, естественно, ушли в вазу с остатками вчерашнего борща.
Полина держалась. Улыбалась даже кошке, которую Юля зачем-то пыталась кормить овсянкой. Она сдерживалась, когда та разливала лак для ногтей в раковине. Она молчала, когда однажды услышала:
— Мама сказала, ты просто не умеешь строить семейные отношения. У тебя всё через контроль.
