«Судебное заседание по вопросу признания фактического совместного проживания и выделения доли племянникам в жилом помещении…»
Алина сидела на кухне, как вкопанная. Смотрела на бумажку. Руки дрожали. Сердце било в висках. Мир распался на слоги: су-деб-ное… за-се-да-ни-е…
— Это что за хрень?! — закричала она. — Они… они с ума сошли?!
Иван читал бумагу молча, но челюсть у него скрипела так, будто он пытался откусить угол стола.
— Это мама. Сто процентов. Она не простила. Она нашла юриста. Это старая подруга её покойного мужа, между прочим. Они теперь решили, что раз ты «жена», то квартира — это «общее имущество», и племянники могут получить часть. Потому что, внимание! — у них больше потребностей, чем у тебя!
— Я им сейчас покажу потребности! — Алина вскочила, размахивая руками. — Я купила эту квартиру ЗА СВОИ деньги. ДО брака. У меня все документы. Я что, должна теперь делиться, потому что у них плесень в ванной?!
— Успокойся, — Иван провёл ладонью по лицу. — Мы наймём юриста. Всё объясним. Это маразм. Они не выиграют. Но нервы нам попортят.
Суд был через месяц. Этого времени Ольге Петровне хватило, чтобы:
Алина не спала ночами. У неё появился нервный тик в правом глазу и привычка чесать шею, как будто там завёлся судейский моллюск. Иван ходил мрачный, как туча, и уже начал подумывать о психотерапии — для мамы.
— А если они выиграют? — Алина смотрела на юриста, хрупкую женщину с глазами серого волка.
— Они не выиграют. У них ноль шансов. Но знаете, — она прищурилась, — в суде важны не факты, а кто громче орёт. Так что держите себя в руках. Не ведитесь.
Суд длился ровно 43 минуты. За это время Ира успела:
— Пустить слезу (поддельную).
— Назвать Алину «неженственной и морально равнодушной к детским страданиям».
— Сказать, что квартира «пахнет одиночеством, потому что там нет детей».
— Обвинить Алину в том, что она «сначала охмурила брата, а теперь выдавливает родственников».
— Расплакаться ещё раз, теперь уже искренне, потому что судья зевнул и попросил «покороче».
Ольга Петровна смотрела на всех с выражением «я здесь моральный авторитет». Когда выступала Алина, свекровь театрально закатывала глаза и записывала что-то в блокнот. Вероятно, план расправы.
Но судья был сух и предельно спокоен. Он выслушал обе стороны, посмотрел документы, задал пару уточняющих вопросов и устало сказал:
— Иск отклонён. Оснований для выделения доли не имеется. Заседание окончено.
Ира в слезах выбежала из зала. Ольга Петровна осталась сидеть, глядя в одну точку. Её губы дрожали. Иван подошёл, положил руку ей на плечо. Она смахнула её, будто он был не сыном, а попкорн на пиджаке.
— Ну вот и всё, — Алина выдохнула, выходя на улицу.
— Не всё, — сказал Иван. — Погоди. Я кое-что решил.
Он достал ключи и положил ей в ладонь.
— Это от старой квартиры мамы. Она мне её оформила полгода назад. Тогда ещё. Говорила: «пусть будет, мало ли чего». Я продам её. А деньги вложим в наш ремонт.
— Абсолютно. Мне не нужна её квартира, если она шантажирует нас семьёй.
— А ты ведь её любишь, — сказала Алина, мягко.
— Люблю. Но жить с таким человеком — нельзя. А ты — моя семья. Единственная.
Алина прижалась к нему.
— Ну и ладно, — пробормотала она. — А квартиру мы сделаем такую, что свекровь, если и зайдёт, то только в бахилах. И по предварительной записи.
Они рассмеялись. От души. Впервые за долгие недели.
Через два месяца ремонт был закончен. Стены выкрашены, пол блестел, кухня — как из рекламы, а в ванной можно было устраивать экскурсии по «царству уюта и плитки».
Ольга Петровна больше не звонила. Только раз — прислала смс:
«Желаю счастья. Надеюсь, вы теперь довольны».
Алина не ответила. Потому что это был не конец. Это было начало.
Она стояла посреди своей квартиры, с чашкой кофе, в халате, и думала: «Жить — это не про компромиссы. Это про границы. И про любовь, которая стоит на твоей стороне. Даже когда все остальные — против».
И пусть всё остаётся именно так.
