— Подожди, — Виктор поднял руки. — Не кипятись. Я хотел поговорить с тобой вечером, но мама устала мотаться из своего района, ей тяжело, ты же знаешь. Она временно. Пока не подберем ей что-то ближе. Или хотя бы до ремонта у неё закончится…
— То есть ты мне даже не сказал? Ты не посчитал нужным предупредить, что твоя мать теперь живёт в МОЁЙ квартире?
— Ну ты же не против, чтобы мама чувствовала себя здесь как дома?
— Против. Против всего. Против занавесок, против варенья, против керамического петуха, против того, что она сшила мои документы степлером, и против того, что она спит в моей гостевой, как в санатории! Я против! — голос её сорвался, глаза налились слезами.
— Алёна, ну ты ведёшь себя, как… как истеричка, честное слово. Ну что такого? Мама просто…
— НЕ ПРОСТО! — закричала она. — Вы оба просто решили, что моё мнение ничего не значит. Что мои границы можно вытереть, как ноги об этот дурацкий розовый коврик! Вы хотите, чтобы я сдалась? Чтобы я растворилась в ваших «семейных ценностях»?
— Алёна, ну что ты за женщина такая… Мама старается. Мы семья, в конце концов.
— Нет, Виктор. Мы — не семья.
Лариса Петровна шагнула ближе.
— Я так понимаю, ты хочешь сказать, что я лишняя?
— Я хочу сказать, что ты — захватчик. Устроившая десант на мою территорию с вареньем и петухами. — Она развернулась к Виктору. — И ты, ты это допустил. Ты не встал на мою сторону. Ни разу.
Он, как всегда, промолчал. Только отвёл взгляд.
— Ну и что теперь? — спросила Лариса Петровна, уже без песен и без улыбки. — Выгонишь меня?
Алена подошла к двери, резко открыла её и кивнула:
— Да. Вас обеих. Из моей жизни.
— Меня — тоже? — Виктор нахмурился.
— Особенно тебя. Ты — предатель, Виктор. Ты не просто молчал. Ты позволил. А ещё хотел, чтобы я стала частью вашей… уютной катастрофы.
Он сделал шаг к ней, хотел взять за руку, но она отстранилась.
— Алёнка… ну ты же понимаешь… Я между двух огней.
— Нет, Вить. Ты выбрал. Ты выбрал удобство и тёплую мамину тушёнку. А я — выбираю себя.
Виктор стоял, опустив руки. Лариса Петровна подошла к нему и тихо сказала:
— Пошли, сынок. Мы ей тут больше не нужны.
Когда дверь захлопнулась за ними, Алена осталась одна. Тишина была странной — не уютной, не спасительной. Она стояла посреди кухни, глядя на петуха. Потом медленно сняла его со стены и поставила на пол. И со всей силы ударила ногой. Раздался хруст.
— Вот и всё, — прошептала она.
На плите тихо кипел плов. Пахло рисом, специями и чем-то липким, чужим. Она взяла кастрюлю, открыла окно — и вылила всё содержимое прямо в клумбу под домом.
Пусть коты разбираются. Ей больше это не нужно.
Когда Алена проснулась на следующее утро, было непривычно тихо. Не «мирно-тихо», как в выходной, когда можно поваляться, а — оглушающе, как в доме после потопа. Где всё вроде бы на месте, но на полу — ещё следы воды, а в воздухе — тяжёлое, еле заметное эхо того, что случилось.
Она встала, босиком прошлась по холодному полу — и впервые за долгое время не наткнулась на чужие тапки, не поскользнулась на маминых «хозяйственных» тряпках у входа. Ни одной кастрюли на плите, ни запаха плова, ни «умных» магнитов на холодильнике. Только холодильник, голый, как после развода. Без прошлого. Без смысла. Без неё.
Алена поставила чайник и машинально налила в чашку воду из-под крана. Только через пару секунд поняла, что хотела сделать кофе. Села за стол, обхватила руками кружку с водой — и уставилась в окно.
За окном шёл дождь. Такой серый, унылый и ленивый, что даже дворник, казалось, метался метлой просто по инерции.
