Алена медленно повернулась к ней:
— Мы не на корабле, чтобы притереться. Это моя квартира, моя жизнь. Я не хочу притирания. Я хочу, чтобы мои вещи лежали там, где я их оставила. Без чужих рук и степлеров.
Лариса Петровна вздохнула, глядя на неё, как на капризную внучку:
— Вот вы, молодые, всё про «моё». А семья — это не «моё», это «наше». Я вот всю жизнь ради мужа жила. И ничего — жива. И дом всегда был общий, и шкафы, и кухня.
— У нас с вами разные представления о семье. И я не ваш муж. А вы не моя мать.
— Ну пока нет, — сказала та с мягкой, почти ласковой улыбкой. — Но всё впереди, Аленушка.
И вдруг всё стало как в замедленной съёмке. Эта фраза, этот тон — как холодная вода по спине. Как будто её в упор ударили чем-то тяжёлым, мягким, пахнущим нафталином.
— Простите, — медленно сказала она. — Но если вы ещё раз без моего разрешения залезете в мои вещи, я попрошу Виктора забрать вас обратно. Или в санаторий. Или куда угодно. Но не сюда.
— Вот как заговорила… — Лариса Петровна прищурилась. — А я-то думала — вы взрослая, воспитанная женщина. А вы… нервная. Очень нервная. Подумайте, Алёна. Может, всё дело не во мне?
Алена не ответила. Просто ушла в спальню и тихо закрыла за собой дверь. Она вдруг поняла, что не чувствует себя дома. Словно кто-то вошёл в её пространство и расставил мебель по-своему. И теперь она как квартирант в собственной жизни.
Вот с этого места и начинается настоящая война, — подумала она. — И я не проиграю. Даже если останусь одна.
Алена стояла у входной двери, уставившись в новый коврик под ногами. Вместо её старенького с забавной надписью «Не вставай на мои грабли» теперь красовалась пушистая бежевая хрень с вышивкой в виде розочек. Розочек, Карл.
— Виктор?! — голос у неё дрожал. Не от страха, от ярости. Холодной, выдержанной, как ледяная водка.
Ответа не последовало. Только из кухни донёсся звон посуды и голос Ларисы Петровны, напевающей что-то в стиле «На теплоходе музыка играет…».
Алена скинула туфли, открыла дверь кухни и замерла.
На её столе — не скатерть, не салфетки, не то, что она сама выбирала с дизайнером. Нет. Там теперь кружевное нечто, похожее на инвентарь из советской тёщи-комнаты. На полках — банки с компотами. На стене — керамический петух. И главное — на холодильнике не её магниты с поездок, а набор магнитов с «умными» цитатами: «Слушай маму — и не ошибёшься».
— Что это? — спросила она тихо, так, будто пробует температуру воды, прежде чем плюхнуться в кипяток.
Лариса Петровна обернулась, вытирая руки о фартук.
— А, Аленушка, ты вернулась. Ну, вот и хорошо. Я тут чуть-чуть уют навела. А то у тебя было как в гостинице: стерильно, не по-домашнему.
— А что это? — повторила Алена чуть громче, пальцем указывая на компоты.
— Заготовки. Я вчера заехала в «Ленту», скидка была. Варила ночью, пока вы спали. Не переживай, тихо, аккуратно. Всё подписано. Это абрикос. Это вишня. Это…
— Погодите. — Алена села на стул, потому что иначе, кажется, просто упала бы. — Варила ночью? Вы… Вы ночевали здесь?
— Конечно. А где ещё? Мне ведь тяжело ездить туда-сюда, ты же понимаешь. Да и Виктор сказал, что вы не против. У вас комната свободная — вот я и обустроилась. Занавесочки там поменяла, шкаф освободила…
— Вы что? — Алена резко поднялась. — Вы переехали ко мне?
В этот момент в прихожей щёлкнул замок — Виктор вернулся с работы.
— Алён, привет. Я так рад, что ты уже дома. У меня для тебя сюрприз…
— Я тебя убью, — произнесла она ровно, глядя прямо в глаза. — Медленно. Без свидетелей.
