– Так! Это уже переходит границы! Валя, ты хочешь выгнать моего сына?! Да ты сама как мужик — вечно всем недовольна, ходишь с каменным лицом, как будто тебе в рот лимон запихали.
– Потому что я — один мужик на двоих, – Валентина подошла к ней почти вплотную. – И таскаю вас обоих. И вас, Нина Петровна, тоже. Потому что когда вы каждый месяц берёте у нас три тысячи «на лекарства», вы знаете, что отдавать не будете.
– Что?! Да ты… да ты бездушная тварь! – свекровь размахнулась, словно собираясь влепить пощёчину.
Рука зависла. И тут Виталий сделал резкое движение — не к Валентине, нет. Он схватил свою мать за запястье:
– Ты за неё?! За неё?! Она тебя опускает, сынок, а ты молчишь, как терпила какой-то!
– Я устал, – он оттолкнул руку матери и сел на диван. – Вы обе меня уже… просто…
– Сынок, – голос Нины Петровны дрогнул. – Она тебя сожрала. Ты же был живой, весёлый, ты мечтал…
– А теперь я сижу в чужой квартире без денег, без работы, и даже дрон поломался на второй день, – он горько рассмеялся. – Классно, да?
Валентина вдруг почувствовала, как подступает слёзы. Не обида. Не жалость. Отвращение. Усталость. Тяжёлая, густая, как варёная манная каша.
– Уходите оба. Сейчас. Хочу побыть одна.
– Я не уйду, – Нина Петровна с вызовом посмотрела ей в глаза. – Это и моего сына квартира. Я могу здесь быть, когда хочу.
– Тогда я вызову полицию, – Валентина достала телефон. – У меня есть документы на собственность. И аудиозапись, где он признаёт, что брал деньги без разрешения.
– Ты больная… – прошептала свекровь. – Просто больная.
Виталий встал. Глянул на неё, впервые за всё время… по-настоящему посмотрел. Будто впервые увидел.
– Пошли, ма. Пошли. Она серьёзно.
– Ты что, дашь ей нас выгнать?!
– Дам. Мне уже всё равно.
Они ушли. Без шапок. В июне это не смертельно, но как же было приятно видеть, как Нина Петровна натягивает на себя капюшон, как будто скрывается от позора.
Валентина закрыла дверь. Заперла. Потом ещё раз.
Села на диван. И вдруг разрыдалась — впервые за долгое время. Не тихо. По-настоящему. С хрипами, с надрывом, с мыслями: «Боже, неужели всё… правда всё?»
Но это были слёзы не слабости. Это была промывка.
Завтра она подаст на развод.
Утро началось, как в плохом анекдоте: сломался бойлер, отключили воду, а из окна соседнего балкона пахло жареными котлетами – те самодельные, жирные, как воспоминания о девяностых, которые у Валентины всегда вызывали отвращение. Особенно сейчас, когда хотелось только одного – тишины.
Документы о разводе лежали на столе. Подписаны. Чёткие буквы, хладнокровные строчки. Ни капли драмы. И это почему-то злило сильнее всего.
В дверь позвонили. Она подошла нехотя, взглянула в глазок… и замерла.
На пороге стоял мужчина. Высокий, в дорогом пальто, с серебряными висками и невыносимо знакомым взглядом. Рядом – чемодан. В руках – пухлая папка.
– Валентина Сергеевна? Доброе утро. Я Кирилл. Юрист. Представляю интересы вашего мужа. Ну, бывшего.
Она молча отступила вглубь прихожей, будто слово «бывший» было пинком.
– У вас есть минута? – уточнил он, переступая порог.
– У меня вся жизнь, – хмыкнула Валентина и закрыла дверь. – Только не тратьте её зря.
Кирилл уселся, раскрыв папку. Говорил он сухо, но в голосе пряталось раздражение.
– Виталий Петрович подал встречное заявление. Он считает, что имеет право на часть квартиры. Имущество нажито в браке. И, хотя вы оформляли ипотеку до свадьбы, оплата велась совместно.
