– Ты рассчитал? На что? На мои деньги, Виталий? На то, что я снова вытащу тебя из ямы? Сколько можно, а?!
Он опять сделал шаг вперёд, сжав кулаки:
– Ты говоришь, как будто я тунеядец какой-то. А сам-то кто ты без меня? Холодная, истеричная баба с замороженным лицом! Ни радости, ни тепла. Только претензии.
– А ты, значит, – праздник и свет в окне? Ты не партнёр. Ты груз. Ты пустой чемодан, который всё время надо тащить. И с каждым годом ты становишься только тяжелее.
Тишина повисла между ними, гулкая, будто в комнате выключили звук.
– Понятно. Значит, ты так всё видишь. Окей. Ладно. Я пойду. На сегодня. А завтра… поговорим.
– Завтра не будет, Виталий, – тихо сказала она. – Ни завтра, ни послезавтра.
Он взял со стола ключи, хлопнул дверью. Валентина села на пол. Просто так, у дивана, среди собственных туфель и Виталькиных носков. Сидела, обняв колени, и чувствовала, как в груди что-то ноет. Не боль — скорее, трещина. И трещина эта медленно расширялась, начиная своё разрушение.
Валентина вваливалась в подъезд с сумками, как солдат с боевого задания. На часах было восемь вечера. Пробки, злая начальница, с которой уже полгода как «невозможно работать, но вы держитесь», автобус с мужиком, пялящимся в упор. Вишенкой стал кассир в «Пятёрочке», который в пятый раз спросил, есть ли мелочь.
И вот теперь она здесь. Дверь в квартиру была приоткрыта.
– Ага, приехали, – выдохнула Валентина и замерла. Внутри доносился голос свекрови.
– Я тебе говорила, сынок, она с самого начала такая. Умная, деловая. Только не с тобой. Ты у меня мягкий, ты творческий, ты…
– Ма, хватит, – устало оборвал Виталий. – У нас и так всё на грани.
– А чего ты тогда по углам сидишь, как мокрая тряпка? Это твоя квартира, между прочим!
– Его квартира? – Валентина толкнула дверь ногой. – Ничего, что ипотеку я закрыла год назад? Своими руками. Ему тогда «на саморазвитие» деньги были нужнее.
Они оба обернулись. Нина Петровна — в сиреневой кофте с фиолетовыми цветами, такой яркой, как будто пыталась компенсировать тусклость жизни. Сидела на её кресле. На её кресле, которое она сама собирала из коробки, ругаясь с инструкцией IKEA.
– Валюша, я всё понимаю. Ты устала. Но ты зря так. Он ведь твой муж. А муж и жена – это одно целое. Если ты кусок тела отпилишь – оно же кровоточить будет.
– А я уже истекаю, – Валентина сняла куртку, не глядя на свекровь. – И не отрежу – выжгу.
– Валя, ну зачем ты начинаешь? – Виталий подошёл, как обычно – с обтекаемой интонацией «давай без крика». – Мама просто зашла, поддержать.
– Поддержать кого? Того, кто взял кредит на игрушки и даже не удосужился сказать жене? Или себя — за то, что родила мужчину, который не может сам купить себе носки?
– Я не позволю так говорить о сыне! – вспыхнула Нина Петровна, вскакивая. – Он у меня добрый. Он не пьёт, не бьёт, не шляется. Уже за это спасибо скажи!
– О да, спасибо, что не бьёт. Хотя знаешь что? Вчера, когда он пнул ногой табуретку и я врезалась плечом в дверной косяк — это был почти комплимент.
– Валя, ты преувеличиваешь, – сквозь зубы сказал Виталий. – Это вообще случайно вышло. Ты же сама стояла не пойми как.
– Я стояла у себя дома, Виталий. А ты швырялся вещами, потому что я «опять выношу мозг». Помнишь?
– Ты… ты сама начала. Я просто…
– Ты просто трус. Ты даже извиниться толком не умеешь.
Свекровь вцепилась в свою сумку, будто собиралась отбиваться:
