— Слушай, ну я правда не понимаю, почему люди везде такие противные! — Вероника хлопнула ладонью по столу, разлив чай из кружки. — Вот хоть куда не сунься — либо хамят, либо начальник как волк.
Соседка Люба вяло кивнула, перебирая фасоль в пластиковой миске. У неё были толстые пальцы с потемневшими от работы ногтями, руки пахли чесноком и мылом. За окном визжал петух, где-то стучали топором.
— Может, просто характер у тебя… специфический? — сказала она с натяжкой, не поднимая глаз.
— А у меня нормальный характер! Я просто не люблю, когда на шею садятся! Вот и всё. На кого ни глянь — все за счёт других жить хотят. Работать не умеют, только претензии. А мне это надо? — Вероника резко поднялась, скрипнул табурет. Она залезла в кухонный шкаф, пошарила среди банок. — К тому же у меня спина, Люба, ты же знаешь. С такой спиной мне только в офис, а в офисе эти… городские, глазёнки свои таращат, слова не скажи.
— Ну не знаю, — Люба пожала плечами. — У Маринки с больной ногой ничего, в ларёк устроилась.
— Потому что у неё муж есть. А я одна! И вообще, ты не сравнивай. Я вон Лёшку одна тянула, всё на мне. А теперь что — тоже в палатке куковать с тремя тысячами? Пусть лучше государство помогает. Я своё уже отработала.
— Да чего ты отработала-то, Вера? Тебе всего сорок шесть. Какая «отработала»? — Люба покосилась на неё. — У нас вон бабка Дуся в семьдесят ездит в райцентр травы продавать, а ты всё «отработала».
Вероника тяжело опустилась обратно на табуретку, достала сигарету, постучала ею по краю стола. На губах остался след от помады, волосы собраны в тугой хвост. Пепельница была переполнена, она стряхнула пепел мимо.
— А Лёшка мой — вот умница. Поступает, в Барнаул поедет. Не такой, как я. Пашет, старается. Ему бы только повезло…
Люба бросила взгляд на окно, за которым шёл мелкий дождь.
— Вот пусть и едет. Главное — не попади в какие-нибудь плохие компании. А то знаем мы, как бывает.
— Да не, он у меня не такой. — Вероника усмехнулась. — Его бы только кормить не забывать, а то опять лапшу быстрого приготовления есть начнёт. Вон худющий какой стал.
Стук в калитку прервал разговор. На крыльце показался участковый — высокий, сутулый, в ветровке поверх формы.
— Люба, ты случайно не знаешь, куда сосед твой, Паша, делся? Вторую неделю дома никого, а он у меня на учёте, — сказал он, заглядывая через калитку.
— Да я откуда знаю, — откликнулась Люба, вытирая руки о фартук. — Уехал куда-то, вроде. Сначала в город собирался, а потом что-то про Алтай говорил. Точно не скажу.
— Ладно, — кивнул участковый. — Если появится — скажи, чтоб зашёл. Бумаги надо подписать.
Женщины встали, разошлись, каждая по своим делам. Вероника, затушив сигарету в чашке, взглянула в телефон: Лёшка не звонил. Наверное, собирается.
Алексей затянул последний ремешок рюкзака и оглянулся на старую кухню. Уголки скатерти были прижаты кувшином и хлебницей. Печка чадила — только что из неё вытащили подгоревшие пирожки с картошкой.
— Ну всё, мам. Поезд через три часа. Мне ещё до трассы дойти, автобус ждать.
Он поправил ремешок, надел куртку. В узкой прихожей пахло варёной капустой и резиной от старых сапог. Соседский пёс выл за забором.
Вероника стояла у двери с руками на бёдрах.
— Я всё, что могла, сделала. Дальше сам. Не маленький уже.
Она говорила почти отстранённо, но голос дрогнул. С утра старалась не суетиться, не показывать тревоги. Даже не сварила компот, чтоб не размягчиться.
Алексей подошёл, обнял её на секунду, неловко похлопал по плечу.
