«Либо она, либо я. Сегодня!» — закричала Анна, разрывая последнюю нить терпения в борьбе за своё пространство перед безразличным Дмитрием

— А ты кто вообще такая, чтобы решать, кто будет жить в этой квартире?! — Маргарита Петровна с силой захлопнула дверцу шкафа, будто вырывала из него не только полку, а и остатки терпения. — Квартира досталась тебе по счастливой случайности, не забывай! А вот у Наташи — мать-одиночка, с ребёнком! Ей нужнее!

— Маргарита Петровна, — Анна стояла у плиты, сжимая половник так, что пальцы побелели, — я не собираюсь обсуждать это ещё раз. Это моя квартира. Моя. По наследству от бабушки. Я тут живу. А не Наташа. И не вы.

— А Дмитрий что, по-твоему, песок под ногами? — свекровь вскинулась, словно у неё внутри кто-то дёрнул за ниточку. — Это его мать, и ты должна считаться с семьёй мужа!

— Он здесь даже не прописан. Семья у него на шее сидит, а не наоборот, — бросила Анна, не оборачиваясь. — И я устала жить в коммуналке, хотя в квартире одна.

Когда Анна получила ключи от квартиры, ей было двадцать семь, и она впервые почувствовала: теперь она — взрослая. Квартира была старенькая, но тёплая, с добротными полами и крошечной кухней, от которой бабушка её всегда отмахивалась: «На троих — и хватит». Анна сделала ремонт: сдирала старые обои, красила потолки, вызывала сантехника — не за деньги, а потому что чувствовала: это теперь её гнездо. Купила диван в рассрочку, поставила стиралку, выцарапала у знакомого мебельщика скидку на кухонный гарнитур.

А потом появился Дмитрий. Высокий, немного взъерошенный, будто только что с лекции, хотя было далеко за тридцать. Вроде бы работал «на фрилансе», но денег в дом не приносил. Зато цветы — да, мог. Однажды даже купил мясо и сам сварил борщ — Анна чуть не прослезилась. Тогда это казалось подвигом.

— Он не как остальные, — говорила она подруге в кафе, ковыряя ложкой остывший десерт. — Он… он как будто мой. Свой.

Тогда она ещё не знала, что он — их. Свекровь и сестра — две женщины, для которых личное пространство было чем-то из раздела «шик и безнравственность».

Сначала всё было тихо. Маргарита Петровна звонила раз в неделю, спрашивала, как Дмитрий кушает, не похудел ли, не простудился ли. Потом она приехала с кастрюлей супа и задержалась на чай. Потом — на ужин. Через месяц уже приходила как к себе: в тапках, со своей подушкой, и с криками «я ж не чужая!» переставляла банки на кухне и задвигала зубную щётку Анны в шкафчик.

Анна сдерживалась. Потому что так надо. Потому что семья. Но когда однажды она пришла домой и застала свекровь, стирающую свои носки в её новой раковине, а рядом на табуретке сидела Наташа — младшая сестра Дмитрия — с полуторагодовалым ребёнком, а тот весело жевал крышку от пульта, — у неё дёрнулся глаз.

— Это что, переезд?! — она встала в проходе, как амбарная дверь, с сумкой на плече.

— Анна, не кипятись, — Дмитрий, как всегда, увильнул в угол, глядя на неё снизу вверх. — У Наташи тяжёлое положение, ну ты же понимаешь. Её выгнали из квартиры, а куда ей?

— В общежитие. Или к матери. Или хоть в деревню! — Анна бросила сумку. — Это не гостиница! Это мой дом!

— Э, милая, не ори при ребёнке! — с упрёком бросила Маргарита Петровна, и в голосе её был такой укор, будто Анна только что испортила воспитание целому поколению.