— Это что, новый план? Значит, решил избавиться от меня окончательно?
Потом ушла, не прощаясь.
Сообщения начались вечером: сынок тут «На анализы надо». Потом — «хоть немного на капельки». Потом — «ты сын — обязан помогать». Потом — «на Настю, значит, есть, а мне жалко?»
Он не отвечал. Сидел в тишине. Настя положила ему руку на плечо.
— Ты не обязан. У нас с тобой всё впереди. Я тоже хочу встать на ноги. Мы вместе. Понимаешь?
Он кивнул. И не ответил.
Завтра он выключит звук.
После нескольких недель без ответов от Алексея, Вероника всё же решила: надо попробовать снова устроиться. Хоть где-то. Хоть как-то. На собеседовании в магазин взяли сразу — людей не хватало. Но и там не сложилось.
— Вы мне тут не командуйте! — Вероника откинула фартук на прилавок и резко развернулась. — Я сорок минут одна стояла, а ты пришла и сразу пальцы гнёшь!
Молодая продавщица, в кепке с логотипом, облизнула губу и сделала шаг назад.
— Я просто сказала, что хлеб на витрину нужно сразу выкладывать, а не потом. Это не мои правила.
— А я не на вас работаю, а на управляющую! Вот с ней и разбирайтесь!
Вероника вышла на улицу, хлопнув дверью. За ней понеслись взгляды — покупательницы у кассы что-то прошептали друг другу.
На остановке пахло пылью и бензином. Автобус уехал, не дождавшись. Она села на скамейку, достала телефон и пролистала переписку. Последнее сообщение от Алексея было две недели назад: «Мам, пожалуйста, решай всё сама». Больше — тишина.
Она вернулась в деревню поздним вечером. Автобус трясся по ямам, сумка в руке натёрла ладонь. Дома в деревне было холодно. Печь не топилась долгое время, собака чужая, пугливая, жалась в угол.
Вероника поставила чайник, открыла окно — сквозняком потянуло запахами старых досок и солёных грибов. За забором хлопали доски: соседи чинили сарай. Она закуталась в старый плед, села на табурет, уставилась в телефон.
Уже на следующий день, стоя в магазине у кассы, Вероника снова жаловалась:
— Вот как дети сейчас — неблагодарные! — говорила она односельчанке. — Всё для них, всё! А в итоге — никому не нужна. Ни сыну, ни чужим.
— Да брось ты, Вера. Живи спокойно. Сожителя себе нового нашла — и радуйся. Хватит в город рваться.
— Не могу я спокойно. Я же не просто так! Я мать!
Её новый сожитель, Пётр, молчал. Работал в охране на складе, спал днём, ел молча, к телевизору пульт не подпускал. Вероника к нему тёрлась, говорила: «Вот хоть ты один рядом». Он смотрел сквозь неё.
Алексей пил кофе на балконе, собака лежала у ног. Настя собиралась на учёбу, хлопала дверцами шкафа. У неё скоро диплом. Он работал из дома, на фрилансе было стабильно, начали копить на автомобиль.
— Я думала, она ещё напишет, — сказала Настя, выходя к нему. — Или приедет.
— Не приедет. Она всегда делает круг и возвращается только, когда всё совсем плохо. Сейчас ей есть где ныть.
Настя обняла его за плечи.
— Я просто не верю, что она может так просто исчезнуть.
— Она не исчезла. Просто не в нашей жизни.
Пёс зевнул, потянулся и ткнулся носом в его ладонь.
— Ты ведь не жалеешь? — спросила Настя.
— Нет. — Алексей посмотрел вдаль. — Просто теперь легче дышать.
На телефон всё ещё приходили рассылки: скидки, уведомления, редкие незнакомые номера. Но ни одного от Вероники. Он не удалил её номер. Но и не искал.
Жизнь шла. Появились разговоры о ребёнке. Планировали переезд. Иногда он вспоминал, как пахла деревенская кухня, как по утрам трещало радио, как кот тёрся о ноги. Но это было где-то в другом фильме, с другими героями.
В их доме было тихо. Иногда — шумно. По делу.
Он больше не считал себя сыном. Просто человеком, который выбрал себя.
