— А я думал, ты не появишься. А ведь раньше тут была красота. Станки, сварка, даже пресс. Он ведь всё собирал.
— Я ничего не нашёл, — тихо сказал Андрей.
— Так она же всё и вынесла, — сосед кивнул в сторону. — Через день после похорон. По объявлениям. Часть — в металлолом. Я видел сам. Даже выносить помогал.
Андрей поблагодарил и ушёл обратно в бокс. Сел на стул. Посмотрел по сторонам. Остались стены, пыль. И долг.
Он сидел, сцепив пальцы. Теперь всё становилось на свои места. Вот зачем она умолчала. Пока он ещё мог отказаться. Пока ещё не успел вступить. Она не хотела быть той, кто скажет правду и разрушит его иллюзию. Пусть сам доходит, сам несёт. Сам платит.
Он поехал в юридическую консультацию. Подтвердили: расписка действительна, сумма — без вопросов. Ответственность — в пределах оценки имущества. 372 тысячи. Но не меньше. И не сейчас — а после вступления в права. Всё по закону.
Он продал мотоцикл. Старый, но любимый. Устроился в автосервис на вторую смену — ночами. Днём делал ремонты по мелочи. Денег не хватало. Пришлось отложить подачу документов на ипотеку — теперь это казалось чем-то далёким. Пальцы ломило. Шея гудела.
Однажды дочка сказала за завтраком:
— Пап, а ты ночью дома был? Я вроде тебя не слышала.
— Был. Просто тихо зашёл.
Ирина смотрела в чашку. В её взгляде не было ни гнева, ни жалости. Только усталость.
Через две недели она собрала сумку. Дочка крутилась рядом, складывая в рюкзак альбом и фломастеры.
— К маме. Я не выношу этот цирк. Я не хочу жить на костях чужих ошибок.
Он молчал. Смотрел, как она застёгивает молнию на дорожной сумке.
— Когда ты вернёшься?
— Если ты вообще поймёшь, где граница между долгом и глупостью — тогда и поговорим.
Дверь захлопнулась. Пустота в квартире стала гулкой. Андрей мыл посуду молча, смотрел, как вода уходит в раковину.
Он не писал, не звонил. Просто работал. Как вол. Коллеги переглядывались. Один как-то вечером сказал:
— Ты держишься, Паш. Про тебя тут болтают, но ты пашешь.
Он не ответил. Только затянул болт до упора. Пальцы не слушались. В голове гудело.
Через два месяца он наконец досчитал: осталась сотня с лишним. Он перевёл платёж. Остальное — чуть позже. Осталось немного.
Ирина вернулась днём. Без звонка. Без ключа — он оставил на вешалке.
Она вошла, как хозяйка, и поставила сумку. Дочка сразу рванула в комнату, будто и не уезжала.
— Слышала, ты гасишь, — сказала она.
— Осталось сто пятьдесят.
— Надеюсь, ты всё понял.
— Я — твоя семья. Не они. Не тот бокс, не та баба, не те долги. Мы.
Он ничего не сказал. Просто стоял, уткнув взгляд в пол. Слова Ирины звучали как приговор, но в них не было ни осуждения, ни жалости. Только усталое «хватит».
Потом прошёл в комнату, где играла дочь, присел рядом и молча смотрел, как она клеит наклейки в альбом.
Он сдал мастерскую в аренду. Через юриста. Документы оформил сразу. Взял подработку на выходные. Официальную. Без ночных смен.
Он не победил. Но и не сдался.
