На верхней полке, за пустой коробкой из-под масла, он нашёл фотографию. Себя — лет десяти, рядом отец. Оба в пыльных комбинезонах. На заднем плане — тот самый станок. Отец держал его за плечо, будто что-то объяснял.
Андрей посмотрел. Подержал в руках. Положил обратно. Без дрожи, без тени. Ни ностальгии, ни злобы. Просто прошлое.
Он закрыл гараж, поставил замок. Мастерская больше не злила, не манила, не щемила. Просто бокс с арендой и сквозняком. Не его.
Дома было тихо. Ирина гладила бельё. На табурете стоял таз. На батарее сушилась куртка дочки. В коридоре пахло мылом и чуть-чуть мандаринами. Он положил хлеб на стол. Сел.
— Почти, — ответил он.
Она не спрашивала, сколько осталось. Просто убрала утюг и выключила доску.
Позже, пока дочка ковырялась с конструкторами, Ирина села рядом, достала коробку с документами.
— Вот, — сказала. — Если всё… надо будет снова подавать. На ипотеку. Только уже без этих «если».
— Только теперь без героизма. Мы не герои. Мы семья.
Они не разговаривали о прошлом. Не спорили, не разбирали. Оно как будто сдулось, как старая покрышка — ещё лежит в углу, но никуда не едет.
Через месяц они получили предварительное одобрение. Через два — внесли задаток. Квартира была с ремонтом, немного старомодным, но с окнами во двор и нормальной кухней.
— Смотри, — показала Ирина, — здесь даже в коридоре ниша есть. Можно под верстак или что-то своё. Если вдруг.
Соседи по подъезду оказались молчаливыми. Дочка нашла подругу на первом этаже. Он починил кран в ванной, прикрутил крючок в детской, поменял лампу в прихожей.
На старую мастерскую приходили деньги — немного, но стабильно. Он больше не следил, не звонил. Арендаторы платили — этого хватало.
Он больше не возвращался в ту мастерскую. Просто каждый месяц проверял, что пришли деньги от арендатора. Старое ушло, не оставив дыма.
Дочка как-то сказала за ужином:
— А ты ведь сам всё закрыл. Не папа твой. Ты. Своё сделал.
На кухне стоял чайник. Ирина играла с дочкой в слова. На подоконнике стояли сухие ветки — она принесла их с прогулки.
Он смотрел на них долго. Будто в этих сухих ветках осталось что-то от его прежних решений. От тех лет, что уже не вернутся. Ни отец, ни старый гараж, ни мальчик с фотографии — ничего из этого больше не существовало. Только след, шрам, память.
Он вдруг ясно понял: так больше жить нельзя. Больше никогда нельзя ставить под удар своих — ради чьих-то долгов, ошибок или молчания. Ему повезло, что сумма была не больше. Что он хоть как-то мог справиться. А если бы нет?
Если бы это была не мастерская, а квартира, дом, чужой бизнес с долгами по уши? Он бы утянул за собой и Ирину, и ребёнка. Подставил бы тех, кого должен был защищать. Это была бы уже не ошибка. Это было бы предательство.
Он налил себе чаю. Сел к столу. Смотрел, как пар поднимается над кружкой.
Когда-то он думал, что сила — в терпении. В упрямстве. Теперь знал: она в том, чтобы вовремя сказать «нет» и не расплачиваться за чужое.
Он не стал спасителем. И не стал жертвой. Он просто выбрал тех, кто рядом. И этого было достаточно.
