— Мам, ты слышишь себя? Она не выгоняла Вику — просто всё вышло из-под контроля. Да, да, она с детьми, но у нас тоже не лагерь!..
Пауза. Елена вышла в коридор и замерла. Слышно было каждое слово — мать Алексея кричала в трубку:
— Ты мне больше не сын! Я вас кормила, тянула, а теперь ты сестру на улицу выкинул! А она, Елена, вообще без стыда и совести! Я к ней как к дочери, а она — как чужая! Больше знать вас не хочу, вы мне никто!
Алексей стоял, уставившись в пол, и только кивал. На автомате. Елена молча прошла мимо в кухню.
Он сел в прихожей, опустив плечи, долго смотрел в телефон, будто надеялся, что тот сам подскажет, как жить дальше.
Через три дня он сказал:
— Я уезжаю на пару дней. К Вике. Там бардак — мама на нервах, всё валится, потому что ты всё перевернула. Мне теперь это расхлёбывать. А ты пока тут посиди, подумай.
— Скатертью дорожка, — сказала Елена тихо, но чётко. — Ты так всю жизнь и будешь бегать, как маменькин сынок? Я уже ничего не хочу знать и слышать.
Алексей застыл, но промолчал. Елена отвернулась.
Он собрался молча, но слишком быстро — будто боялся, что передумает. Уехал с одним чемоданом, не оборачиваясь. В прихожей остались его тапки. Через неделю не вернулся. Через две — позвонил.
— Лена, я думаю, мы можем всё начать заново. Всё переосмыслить. Хочешь — к психологу пойдём. Только ты… не будь такой жёсткой. Жизнь — она же про гибкость.
Елена держала телефон в руке. Потом выключила громкую связь. Слушала его голос как сквозь стекло. Будто он где-то далеко, в другом времени.
— Лёша… — сказала она наконец. — Я выбираю покой. Мне больше нечего доказывать. И никого спасать.
Он что-то ответил, но она уже не слышала. Положила трубку.
Вечером разложила бельё по полкам. Переставила фотографии. Сложила старое письмо от матери в коробку с лентой. Достала рамку.
Вставила в неё новое стекло. Осторожно. Поставила фотографию обратно на полку. Рядом — свечку. Зажгла её. Огонёк дрожал.
За окном шёл дождь. Тихо. Спокойно.
Она прошла в спальню, остановилась на пороге. Вдохнула. Впервые — без боли, без страха. Одна. Но не одинокая.
И она тоже была — снова собой.
И, что удивительно, она не жалела. Не сомневалась. Наоборот — было тихое, твёрдое облегчение. Она просто сказала «нет», не дожидаясь, пока это «да» опять станет раной. Не стала терпеть себе во вред. И была благодарна себе за это.
