А его мать, при всей своей невыносимости и критике…
— Она приходит каждую пятницу, пилит тебя, критикует твои картины, а потом приносит мне котлетки с морковкой, — сказал Федя, глядя в пол. — Твои не приходят. И котлет не приносят.
Что-то перевернулось у Кати внутри. Не прощение — нет, до этого было далеко. Но какое-то… понимание?
— Я никогда не буду любить твою мать, — сказала она, опускаясь рядом с ним. — Но я попробую… не ненавидеть её.
Федя притянул её к себе.
Спустя три дня они отправились на день рождения Лёшки, их общего приятеля ещё с университета. Впервые за долгое время Катя расслабилась — никаких претензий, только смех, музыка и ощущение свободы.
Вернулись они за полночь. Катя, слегка захмелевшая от долгожданного веселья, пританцовывала, открывая дверь.
— …и представляешь, он уронил торт прямо на колени молодожёнам! — она смеялась, вспоминая рассказанную Лёшкой историю. — Директор ресторана чуть сознание не потерял…
Она ввалилась в прихожую, счастливая, раскрасневшаяся — и только через минуту заметила, что Федя замер на пороге гостиной с очень странным выражением лица.
— Что такое? — её смех оборвался.
— Смотри, — одними губами произнёс он.
Катя проследила за его взглядом. Сначала не поняла. А потом по спине пробежал холодок.
Занавески на окне перекошены — чуть-чуть, но заметно для цепкого глаза. Мольберт стоит под другим углом. Кисти, которые она аккуратно сложила в старую жестяную банку из-под печенья, теперь разложены на столе веером, как карты.
— У нас были воры? — почти беззвучно спросила она, чувствуя, как сердце ухает куда-то вниз.
— Вряд ли. Два замка, да и ничего не пропало вроде…
Катя бросилась к углу, где стояли её готовые картины. Лихорадочно начала перебирать.
Закат над рекой… Старый дуб… Натюрморт с астрами…
Пальцы замерли. Сердце пропустило удар.
— Нет её, — шепнула Катя. — Нет портрета твоей мамы.
Они переглянулись. Месяц назад Катя, сама не зная зачем, написала портрет свекрови. По фотографии. Тайком от неё самой. Без особой причины — просто внезапно захотелось понять эту женщину через черты её лица. Расшифровать её вечное недовольство. Разглядеть что-то кроме раздражения в прищуренных глазах.
— Кто ещё может зайти в квартиру? — Катя нервно сглотнула.
— Только мама. У неё запасные ключи… на всякий случай.
— То есть, она приходит, когда нас нет дома?
— Иногда заглядывает… проверить, всё ли в порядке, — он пожал плечами. — Я не думал, что она…
Катя вскинула руку, останавливая его.
— Позвони ей, — потребовала она.
Федя достал телефон, набрал номер. Включил громкую связь.
— Алло, — голос свекрови звучал подозрительно бодро для полуночи.
— Мам, — Федя даже не поздоровался, — ты была у нас?
Пауза. На том конце трубки что-то стукнуло, зашуршало.
— Заходила, да, — неохотно призналась Нина Петровна.
Федя переглянулся с Катей:
— Ты забрала картину?
— Чего-о?! — свекровь взвилась так, что динамик зафонил. — Какую ещё картину?!
— Ту, где твой портрет. Она пропала.
Молчание. Долгое, тяжёлое. И почему-то Кате показалось, что она слышит, как свекровь дышит на том конце — часто, нервно.
— Вообще-то, меня никто не спрашивал, можно ли меня рисовать! — наконец отрезала Нина Петровна, и в её голосе прозвучала неожиданная уязвимость под слоем возмущения. — Это, между прочим, нарушение личных границ! А если ты решишь эту… мазню на выставку какую-нибудь отправить? Или знакомым показывать будешь? Моё лицо — моё дело!
— То есть ты взяла портрет? — напрямую спросил Федя.
— Я не хочу, чтобы моё изображение разгуливало по свету, — отчеканила она. — Мало ли кто его увидит и что подумает! Может, я там как пугало какое-нибудь получилась! Это моё право — распоряжаться своим образом! Всё, разговор окончен!
Гудки короткие, сердитые.
Катя и Федя стояли в тишине, глядя на замолчавший телефон. А потом…
— Ей понравилось, — прошептала Катя и почувствовала, как внутри разливается странное тепло. — Ей понравилась картина.
— С чего ты взяла? — Федя поднял брови. — Она злится.
— Она же не уничтожила портрет, — Катя подняла на мужа горящие глаза. — Понимаешь? Не порвала, не выбросила. Она забрала его. Домой. К себе.
Федя моргнул. А потом медленно, как рассвет, на его лице расплылась улыбка.
— Никогда не признается, — сказал он, притягивая Катю к себе.
— Никогда, — согласилась она, обнимая его. — Но это даже не важно.
Нина Петровна поставила портрет на трюмо, напротив кровати. Пригладила рукой угол холста. И — украдкой, словно боясь, что кто-то увидит — погладила нарисованную щеку.
Странная картина. Не похожа на те, что пишут в фотоателье «час на час». Там она бы вышла приглаженной, причёсанной, с неестественной улыбкой. А тут…
Женщина с портрета смотрела строго. Но во взгляде было что-то ещё. Что-то глубокое, живое, почти… мечтательное? То, что сама Нина Петровна в зеркале уже давно не видела. И чего, если честно, боялась.
— Ишь ты, углядела что-то, — проворчала она, отступая на шаг и критически осматривая холст. — А ничего вышло… Если бы ещё техники поучилась нормально, а не самоучкой была.
Она подумала и переставила портрет на книжную полку — повыше, чтоб случайным гостям не бросался в глаза.
— Пусть только не думает, что я от неё отстану, — процедила свекровь, — Совсем обнаглеет, если не следить. Федьку моего уже окрутила своими картинками, теперь ещё и наглеет с каждым днём. Тьфу! — она резко дёрнула полотенце с крючка и, понизив голос до едва различимого ворчания, добавила:
— А рисует же неплохо… Что-то в ней есть, не отнимешь. Но пусть знает своё место. Захвалишь — решит, что всё позволено. А так, может, и правда что-то путное из неё выйдет… если хребет не сломает.
Она перед сном долго смотрела на портрет, прежде чем выключить свет.
Ничего не изменилось в их отношениях внешне, но обе женщины теперь хранят секрет, который делает их чуточку ближе, хоть ни одна никогда в этом не признается.
СПАСИБО, что дочитали до КОНЦА
КАК вам? Пишите пожалуйста в КОММЕНТАРИЯХ — НЕ СТЕСНЯЙТЕСЬ
