— Знаешь, обычно достаточно просто номер телефона попросить. Не обязательно устраивать технологический апокалипсис.
Через три месяца он сделал ей предложение под проливным дождём, посреди парка, без кольца и заготовленной речи.
— Выходи за меня, — сказал просто. — Я хочу просыпаться и видеть твои глаза. Каждый день, до конца жизни.
Они промокли до нитки, стояли посреди лужи, а Катя смеялась и плакала одновременно. И всё никак не могла поверить, что это — с ней, настоящее.
А вот родители не обрадовались.
— Айтишник? — недоверчиво переспрашивала мать. — Это те, которые всё время за компьютером сидят? У них же психика нарушена! И в командировки мотаются постоянно. Будешь одна куковать!
— Поторопилась ты, Катюша, — вздыхал отец, разглядывая счёт из ресторана, где Федя делал предложение. — Видишь, какой он импульсивный? Спонтанный? Сегодня швыряется деньгами в ресторанах, завтра в долги залезет.
Странный он какой-то… все эти компьютерщики ненадежные — сегодня здесь, завтра там. А еще их пачками увольняют сейчас. Мы с мамой тридцать лет строили отношения, а вы всё сразу хотите.
На свадьбе родители сидели с такими лицами, будто пришли на похороны. А свекровь — Нина Петровна — сверлила невестку взглядом, словно пыталась рассмотреть под белым платьем какой-то подвох.
Тогда это казалось мелочью, деталью, которую сотрёт время. Не стёрло.
— Ты посуду после завтрака так и не помыла, — ворвался голос свекрови в воспоминания Кати. — Стоит, плесенью зарастает. Федя что, в этом свинарнике живёт?
Катя моргнула. Она по-прежнему стояла в прихожей, сжимая вешалку с пальто, а свекровь уже успела обследовать кухню.
— Я только закончила работать над картиной, — ответила она, направляясь на кухню. — Собиралась всё убрать перед приходом Феди.
— Работать! — Нина Петровна поджала губы, будто само это слово оскорбляло её слух. — Ты б на заводе попробовала. Вот там работа настоящая. Я в твои годы по двенадцать часов вкалывала! А дома — уборка, готовка, стирка. И ничего, не жаловалась.
И не радовалась, — подумала Катя, глядя на вечно недовольное лицо свекрови. Злая складка у губ, морщины, пролёгшие не от смеха, а от постоянного напряжения. Жизнь без радости, без красок — что это за жизнь?
Они с Федей обсуждали это не раз, когда только начали жить вместе. Сидели на кухне до рассвета, проговаривая будущее — их общее, неделимое. Как пазл, собирали картину того, что важно для каждого. Для Феди — его работа, для неё — искусство. «Ты же задыхаешься в этой бухгалтерии,» — говорил он тогда, обхватив её лицо ладонями. «Я зарабатываю достаточно. Почему бы тебе не попробовать? Год. Дай себе год, чтобы понять — твоё это или нет».
Нина Петровна, конечно, была в ярости, когда узнала о их решении. «Все нормальные семьи стараются заработать побольше, а вы? Блажь какая-то! В наше время…». Но тогда Федя впервые твёрдо встал на сторону жены: «Мам, это наше решение. И оно не обсуждается». Как она кричала потом! Как предрекала крах и разорение!
— Буду, — кивнула Нина Петровна, усаживаясь за стол. — Только не как в тот раз, когда ты подсунула мне какую-то водичку. Чай должен быть таким, чтоб ложка стояла!
Катя достала самую крепкую заварку. Такую, что краснодарскому асфальту в июле и не снилась. Специально держала для свекрови — для своеобразной пятничной церемонии.
Она наливала чай, а в голове билась единственная мысль: «Господи, пусть Федя сегодня придёт пораньше».
Но Федя не приходил раньше семи. Никогда.
А часы показывали только начало седьмого.
Впереди был ещё целый час пресловутого чаепития, которое больше напоминало допрос с пристрастием.
Катя поставила перед свекровью чашку с крепчайшим, почти чёрным чаем и присела напротив. Ещё час. Шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд. Она справится. Она художник — у неё богатое воображение. Например, сейчас она может представить, что сидит не на кухне со свекровью, а… в зоопарке, напротив клетки с особо раздражительным хищником.
А ведь за этот час нужно успеть перемыть всю посуду, протереть плиту, разобрать вещи, проветрить — подготовить дом к приходу Феди. Но не при свекрови. Только не при ней. Стоит Кате взяться за тряпку, и Нина Петровна тут же начнёт: «Не так трёшь», «Здесь пропустила», «Моющее средство не то используешь». А ещё хуже — если попытается «помочь».
Её помощь — это молчаливый, демонстративный пересмотр всех Катиных действий. Вымытые тарелки будут перемыты, протёртые поверхности — протёрты заново, с особым усердием и поджатыми губами. Нет уж, лучше уж потом, когда свекровь уйдёт, в двойном темпе наверстать.
— Ты когда уже ребёнка Феде родишь? — без вступления начала Нина Петровна, отхлёбывая чай. — Всё рисуешь да рисуешь. Верка с пятого этажа говорит, её дочка уже на третьем месяце. А вы всё никак. Или не получается?
Катин воображаемый зоопарк мгновенно рассыпался в прах.
Впереди был очень, очень длинный час. И гора дел, которые придётся делать в спринтерском темпе после ухода этой женщины.
Телефон свекрови заиграл мелодию из «Служебного романа». Катя невольно скривилась — даже рингтон у этой женщины был советский, как и всё мировоззрение.
Нина Петровна выудила из сумки кнопочный телефон и, бросив на Катю предостерегающий взгляд, удалилась в коридор.
— Да, Верунь, — донеслось оттуда. — У них я, у них…
Катя с облегчением выдохнула. Пять минут передышки. Пять минут без этого скрипучего голоса, от которого зубы сводит.
Она бездумно гоняла ложкой заварку по дну чашки, когда до неё долетели обрывки фраз.
— …представляешь! Сидит тут, мажет холсты, а толку? Да-да! Федя работает как вол, а эта кисточками по холсту водит! Творческая она, видите ли…
— …вот и я говорю! — продолжала свекровь, даже не думая понижать голос. — Ты бы видела, что тут творится! Посуда в раковине с утра стоит, плита вся в жирных пятнах, к ней не подойти! Белье неделями не глаженное, как в свинарнике живут! А она, видишь ли, времени не хватает! На что? На мазню эту? Я ж тоже мечтала петь всю жизнь, но РАБОТАТЬ ведь надо было! Дом в порядке держать! А эта… на шее у сына сидит! И ни стыда, ни совести!
