Внутри у Кати словно что-то надломилось. Ложка звякнула о край чашки. На скатерть брызнули капли чая — новые пятна к коллекции.
«На шее»? Серьёзно? Кто готовит, убирает, стирает? Кто выслушивает его рабочие проблемы? Кто задвигает свой мольберт в угол, когда он приходит уставший?
Входная дверь хлопнула, и Катя вздрогнула. В прихожей послышалось сопение и усталый выдох — Федя разувался.
— Уф, еле добрался, — донесся его голос. — На Ленинском опять пробка…
Нина Петровна мгновенно сбросила звонок и, чудесно преобразившись, поспешила в прихожую.
— Феденька! — в её голосе зазвучали нотки, которых Катя никогда не слышала при обращении к себе. — Устал, золотко? А я тебе котлеток принесла! С морковкой и луком внутри, как ты любил в детстве!
Катя выглянула из кухни. Федя, растрёпанный и помятый, чмокнул мать в щеку, но глаза его уже искали жену.
— Привет, малыш, — он улыбнулся Кате поверх головы свекрови. — Иду мыться. День — хуже не придумаешь.
Их домашний ритуал. Сначала — смыть с себя офис, пробки, усталость. Родиться заново — чистым, домашним. Только потом — ужин, разговоры, жизнь.
Катя вернулась к плите, разогревать тушёные овощи и котлеты свекрови. Руки двигались механически, а в голове всё крутились подслушанные слова.
«Кисточками водит» — это про мою работу? «На шее сидит» — это про мой вклад в семью? «Ни стыда, ни совести» — это про мою мечту?
Она с такой силой грохнула сковородку на стол, что даже свекровь вздрогнула.
— Что ты всё громыхаешь! — тут же отреагировала та. — Всю посуду переколотишь!
«Твоими котлетками с морковкой подавишься!» — мысленно огрызнулась Катя, но вслух сказала:
— Извините, руки скользят.
Федя вернулся через пятнадцать минут — распаренный, влажноволосый, в домашней футболке с банальной надписью «Код, кофе, повторить».
— Кормите меня, женщины, — он упал на стул с театральным стоном. — Сил моих больше нет.
Они ужинали втроём, и Катя могла поклясться — она никогда в жизни не видела перформанса ярче, чем этот. Нина Петровна мгновенно стала центром вселенной — говорила, жестикулировала, сыпала историями о соседях, ценах, мировых кризисах и политике, словно получала за это гонорар. Федя вяло кивал, жуя овощи, и мечтательно поглядывал на маринованные грибы — гвоздь сегодняшней программы от тёщи.
— …а эта Зинка с третьего, — вещала свекровь, размахивая вилкой, — представляешь, Федь, связалась с каким-то молодым хлыщом! В её-то годы! На пенсии уже, а туда же — в салонах красоты пропадает, ресницы эти… как их…
— Наращивает, — машинально подсказала Катя.
— Во-во! — свекровь даже не взглянула на неё. — Наращивает! Деньги на ветер! Мужика ей захотелось! Я вот после твоего отца вообще на эту тему закрыла вопрос…
Катя считала минуты до конца этой пытки. В девять двадцать семь — она поглядывала на часы каждые две минуты — свекровь наконец засобиралась. Покидала в сумку остатки своих котлет, чмокнула сына в щёку, Кате сухо кивнула:
— Ну, бывайте. И уберитесь тут, наконец, Федя не должен в грязи жить — слышишь Катя.
Когда за свекровью захлопнулась дверь, в Кате словно разом перегорели все предохранители терпения. Её затрясло так, что в глазах на миг потемнело.
Федя вернулся в комнату, рухнул на диван и вытянул ноги.
— Иди сюда, — он похлопал рядом с собой. — Расскажешь, как твой день…
— День? — голос Кати взлетел на октаву выше. — ТЫ спрашиваешь про мой ДЕНЬ?
Федя резко сел, взгляд стал настороженным.
— Что случилось? — Катя всплеснула руками. — Ты правда не замечаешь?
— Твоя мать! — воскликнула Катя, чувствуя, как внутри всё клокочет. — Она приходит сюда каждую пятницу не в гости, а на проверку! Ревизия, инспекция, допрос! Она придирается ко всему — от занавесок до моих картин! А знаешь, что она говорит обо мне своей подружке по телефону? «Федя работает, а эта на его шее сидит! Кисточками водит! Ни стыда, ни совести нет!»
Катя почти кричала, и это было так на неё не похоже, что она сама себя испугалась.
Федя смотрел на неё долгим, тяжёлым взглядом. Потом медленно потёр переносицу.
— Ах, ты недовольна моей мамой? Тогда давай поговорим о твоих родителях!
Катя на секунду потеряла дар речи.
— Причём тут мои родители?
— А ты забыла? — Федя поднялся с дивана, и Катя с удивлением заметила, что его трясет. — Забыла, как твоя мама при первой встрече отвела меня на кухню и прошипела: «Если обидишь мою девочку — пожалеешь, что на свет родился»?
Забыла, как твой отец на нашей свадьбе, вместо тоста, выдал анекдот о том, что программисты такие же, как их программы — вечно глючат и зависают?
— Он не думал о том, что говорит — он налакался!
— Люди всегда говорят в таком состоянии то, что на самом деле думают, — Федя сжал кулаки, голос его дрогнул. — Твой отец на нашей свадьбе… помнишь? Я пытался объяснить ему, что это просто стереотипы о программистах, а он… он просто отмахнулся от меня и буркнул: «Не умничай тут, самоучка». При всех. Как будто мое образование ничего не стоит.
Федя провел рукой по волосам, в глазах мелькнула застарелая обида.
— И знаешь, что было хуже всего? Ты стояла рядом. Ты всё слышала. И просто… промолчала. Даже не попыталась меня поддержать.
Картинки прошлого замелькали в сознании Кати — яркие и болезненные, как кадры из слишком откровенного фильма.
И она — застывшая соляным столбом, не знающая, кому сочувствовать, за кого вступиться.
— Моя мама хотя бы не приходит каждую неделю и не критикует всё, что ты делаешь! — выпалила Катя.
Федя снова опустился на диван, внезапно растеряв весь запал.
— Да, — сказал он тихо. — Твоя не приходит вообще.
Катя онемела. Эта правда ударила под дых сильнее любого крика. Её родители действительно после свадьбы как будто возвели невидимую стену. Мама звонила по вторникам и пятницам, всегда спрашивала: «Ты одна? Можешь говорить?».
Приглашения на семейные обеды приходили с вежливым дополнением: «Федя тоже может приехать, если не занят», — в такие часы, когда он наверняка был на работе. Отец при встречах хлопал зятя по плечу, но взгляд отводил. Не спрашивал о его делах, не интересовался успехами. Словно Федя был временным приложением к дочери, а не частью семьи.
