Тётина квартира досталась Ирине по всем правилам. Завещание, оформленное у нотариуса, шесть месяцев ожидания, три бумажки и готово. Две комнаты на четвёртом этаже, окна на запад, желтеющие тополя напротив, старенький лифт с нарисованным углём цветочком на стене — Иринина собственность. Первая в сорок три года. Законная. Честная.
Вера Игнатьевна, единственная родная тётка, прожила здесь всю жизнь. Муж ушёл, детей Бог не дал, книги занимали стены до потолка. Ирина навещала её каждое воскресенье.
Перемывала пыльную посуду, сметала сор, слушала истории про молодость, про людей, про ушедшее и оставшееся, про чьи-то любови и траты. Три дня не заходила — неотложка, реанимация, тишина. Ирина долго держалась, потом выла в ванной, с рукой, засунутой в рот, чтобы не слышали соседи.
В тётиной квартире пахло книгами и чем-то забытым. Девятый вал какой-то. Мёртвый запах, а она любила его. Ходила из комнаты в комнату, касалась корешков книг и поёживалась от того, что имела право. Разрешение здесь быть и не спрашивать ни у кого — можно, нельзя?
Всё было её. Неловкая, поначалу с неверием. Раньше-то как было?
Однушка за МКАДом после развода с Леонидом, как кроличья клетка. А до того — скитания по съёмным углам, по пыльным комнатушкам, где стыдно заплакать вечером, потому что всё прослушивается сквозь картонные стенки. Вечная благодарность хозяевам за их снисходительность и милость.
Сергей появился, когда она уже почти свыклась с новой жизнью. Прибежал в ливень в её цветочный магазинчик, с воротничком, прилипшим к шее, со струйками дождя по щекам. Попросил букет, «но не избитый, не банальный». Сказал — маме. Но смотрел на Ирину.
— Ничего такого розового, — добавил, потирая лоб. — И без этих унылых хризантем. У мамы от них аллергия на воспоминания.
Взял у неё пионы и какие-то полевые мелкие цветы. Синие, лиловые, почти неприметные. Смотрел, как она собирает букет, и щурился, будто разглядывал что-то неясное. И в тот же вечер они пошли в кафе.
— Выйдешь за меня? — спросил через полгода, без всяких прелюдий. Просто сидели на скамейке, мороженое ели.
Она растерялась, не зная, куда руки деть.
— Но мы же… я же…
— Неважно, — отмахнулся Сергей. — Какая разница, сколько нам? Мне сорок два, тебе сорок четыре. Живём вместе и всё.
Расписались тихо, тоскливо. В загсе девушка с красными ногтями неодобрительно смотрела, будто хотела сказать: в вашем-то возрасте, могли бы и постыдиться. Но Ирина всё равно была счастлива. Ей в первый раз хотелось быть женщиной для кого-то, а не просто человеком, который кое-как выживает.
Сергей переехал, привёз две сумки вещей и ноутбук. Стал жить, словно всегда тут был. Шаркал тапками по утрам, брился, напевая, разбрасывал носки. Раньше Ирину раздражали такие мужские повадки, а теперь в них было что-то родное.
— Надо же, как ты прижился, — говорила она с восхищением. — Словно так и надо.
Сергей только посмеивался и трепал её по волосам. На работу уходил рано — строительная фирма, какие-то чертежи, расчёты. Возвращался к ужину, рассказывал про начальника и несговорчивых заказчиков. Ирина слушала и готовила ужин. Своему мужу.
Свекровь нарисовалась на пороге неожиданно, без предупреждения. Невысокая, круглая, с ярко-крашеными губами. Поцеловала воздух возле Ирининой щеки:
— Вот и свиделись, доченька.
Доченька. Ирине сорок четыре, у неё морщины на лбу и жёсткие складки возле рта. Доченька. Смешно.
Раиса Семёновна прошлась по квартире деловито. Заглянула в каждый угол, пощупала ковёр, посмотрела в окно.
— Старенько у вас тут, — заключила она. — Ремонт бы сделать, обои переклеить. А ванна-то течёт!
Ирина смутилась, хотя и не хотела. Не к ней же в гости приехали, а к сыну.
Сергей суетился, помогал матери снимать плащ, раскладывал привезённую еду. Котлеты в пластиковом контейнере, рыба под маринадом, пирог с яблоками. Всё такое домашнее, приготовленное не на скорую руку.
— Ешь, Серёженька, — приговаривала Раиса Семёновна, подкладывая сыну. — А то совсем прозрачный стал. Кушай, Иришка, не стесняйся. Ты теперь наша.
Вот это «наша» врезалось, как заноза. Что значит — наша? С каких пор она кому-то принадлежит? Разве можно человека присваивать, как вещь?
Но Ирина кивала и улыбалась. Порядок есть порядок. Свекровь — это святое.
Перед уходом Раиса Семёновна обняла её. Сжала, притиснула, шепнула на ухо:
