— Ты специально это делаешь? — его голос срывался на крик, наполненный отчаянием и гневом. — Специально всё портишь? Кира, съёжившись в кресле, прижимала к себе двухлетнюю дочку, стараясь защитить малышку от напряжённой атмосферы. — Я просто сказала, что обои слишком тёмные… — Я просто сказала? — Паша резко развернулся, глаза сверкали от злости. — Ты знаешь, сколько стоит этот ремонт? Знаешь, что я через неделю должен утвердить весь дизайн-проект? А ты со своими вечными придирками! — Пашенька, не кричи, Леночка пугается… — голос Киры дрожал, она пыталась сохранить спокойствие ради ребёнка. — А, так теперь я ещё и дочь пугаю? — он схватил со стола чашку и с силой швырнул её в стену. Осколки разлетелись по полу, звонко разбиваясь. Леночка заплакала, всхлипывая. — Что ты делаешь? — Кира вскочила, прижимая к себе ребёнка. — Совсем с ума сошёл? — Это я сошёл? — Паша нервно рассмеялся, смешивая злость с отчаянием. — Это ты довела! Вечно ноешь, вечно недовольна! Мама права — избаловал я тебя. Кира молча взяла сумку, накинула на плечи куртку и стала одевать всхлипывающую дочку, не выдерживая напряжения. — Ты куда собралась? — Кира не оборачивалась, продолжая собираться. — К маме. Позвонишь, когда успокоишься. — Никуда ты не пойдёшь! — Паша загородил дверь, его лицо искажалось гневом и болью. — Мы здесь живём только из-за тебя! Это ты захотела ремонт, ты настояла на дизайнере! А теперь сбегаешь? — Отойди от двери, — тихо сказала Кира, стараясь сохранить внутреннее спокойствие. — А то что? К братцу моему побежишь? — он презрительно усмехнулся. — Думаешь, не знаю, что ты Насте звонила? — Паша, пожалуйста… — Она смотрела на мужа, и что-то дрогнуло в его лице. Несколько секунд он стоял, словно размышляя, затем отошёл от двери, тяжело опустился на банкетку. — Прости, — глухо сказал он, глаза блестели от пережитого напряжения. — Я не хотел… Этот ремонт, долги, мама со своими советами… Но Кира уже открывала дверь. На пороге обернулась, глядя на мужа с лёгкой грустью и решимостью: — Знаешь, когда ты успокоишься, подумай — почему все должны понимать тебя, а ты не хочешь понять никого? Дверь тихо закрылась за ней, оставляя Пашу одного, с разбросанными детскими игрушками на полу и тяжёлым сердцем. Он сидел в пустой прихожей, глубоко вздыхая, потом достал телефон и набрал номер: — Мама? Представляешь, Кира опять устроила скандал… Да, забрала Леночку и уехала к своим. — Что? — в голосе Любови Львовны зазвенела сталь, слышалась обида и гнев. — Как она посмела? Мою внученьку забрать! — Мам, я правда сорвался… — Молчи! — оборвала его мать резко. — Сейчас приеду! Через сорок минут Любовь Львовна уже хозяйничала на кухне съёмной квартиры, гремя посудой и причитая, словно сама была хозяйкой положения: — И в кого она такая? Нет чтобы потерпеть, поддержать мужа! Ты же для них стараешься, ремонт делаешь, а она? — она поставила перед сыном тарелку с борщом, как будто этим могла загладить все обиды. — Кушай, сыночек. Исхудал весь с этой мегерой. — Мам, но я правда накричал на неё… — А что ты должен был делать? — всплеснула руками Любовь Львовна, не скрывая своего негодования. — Она тебя довела! Вот я твоему папе слово поперёк сказать боялась. А эта? — она презрительно скривилась. — Ещё и Леночку забрала… Нет, так нельзя. Сейчас я ей позвоню! — Мам, не надо… — Но Любовь Львовна уже достала телефон и набирала номер, не обращая внимания на просьбы сына: — Алло, Кира? Это Любовь Львовна. Ты что себе позволяешь? Немедленно возвращайся домой! — она помолчала, слушая ответ. — Что значит «пока Паша не извинится»? Да как ты смеешь условия ставить? Мой сын для тебя всё делает! А ты? Неблагодарная! В наше время… Алло? Алло?! Она в негодовании уставилась на телефон, словно не в силах поверить, что её сбросили. — Она сбросила! Твоя жена меня сбросила! Нет, надо что-то делать… — Любовь Львовна решительно схватила сумку. — Я к её матери поеду! Пусть только попробуют нас к Леночке не пустить! — Мама, не вмешивайся, — впервые в голосе Паши появились жёсткие нотки, он устал от постоянных разборок. — Что? — она замерла, словно не ожидала такого сопротивления. — Ты ещё и защищаешь её? — Я прошу тебя — не надо к тёще ехать. Я сам разберусь. — Вот, — горько вздохнула Любовь Львовна, — и ты туда же! Все против меня… А я ведь только добра хочу. Ладно, — она поджала губы, — делай как знаешь. Только потом не жалуйся, что мать была права. Она гордо направилась к выходу, но у двери обернулась, словно не желая отпускать спор: — И всё-таки к Роме с Настей вам переехать надо было. В такой трудный момент семья должна быть вместе! Я завтра с ними ещё раз поговорю… **** Через неделю Любовь Львовна сидела на кухне в своей уютной квартире, попивая чай с соседкой Валентиной Петровной. За окном всё так же тихо падал снег, мягко укрывая улицы и деревья, а на столе между чашками лежал недоеденный пирог, словно напоминание о недавних волнениях. — Представляешь, Валя, — Любовь Львовна промокнула глаза платочком, — совсем дети отбились от рук. Пашенька с женой поругались, так эта невестка моя, Кира, взяла и ушла! И внучку забрала! А Рома? — она горько покачала головой, словно в её глазах отражалась вся тяжесть семейных проблем. — Даже слушать не хочет про то, чтобы брата к себе взять. И жена его… как бельмо на глазу! Валентина Петровна задумчиво помешивала ложечкой чай, пытаясь подобрать слова: — А может, оно и к лучшему, Люба? Пусть сами разберутся. Дети ведь уже взрослые… — Какие взрослые? — всплеснула руками Любовь Львовна, словно не принимая такой мысли. — Что ты говоришь! Они же без меня пропадут. Вот Пашенька — ну куда он без маминых борщей? А Рома? Вечно не то делает, не так живёт… — А может, — осторожно начала соседка, — им и нужно самим научиться? И борщи варить, и проблемы решать… Любовь Львовна замерла с чашкой у рта, словно её слова застали врасплох: — Научиться? А я тогда зачем? — её голос дрогнул, открывая глубинную тревогу и страх одиночества. — Если они всё сами будут делать — зачем я нужна? В кухне повисла тишина, только тихий тик часов на стене и легкий шум чайника наполняли комнату. — Знаешь, Люба, — наконец сказала Валентина Петровна, — дети любят нас не за борщи. И не за то, что мы всё за них решаем. А просто так — за то, что мы есть. Но Любовь Львовна уже не слушала, погружённая в свои мысли: — Нет, нет, — бормотала она, словно пытаясь убедить себя. — надо завтра к Роме съездить. А потом к Паше. И с Кирой поговорить… Они же без меня не справятся. Не справятся… За окном продолжал падать снег, укрывая белым одеялом город, где в разных концах его жили сыновья Любови Львовны — учившиеся самостоятельности вопреки материнской любви, больше похожей на удавку, которая сковывает, не давая дышать.,— Знаешь, — сказала я, глядя в окно на медленно опускающийся вечер, — иногда кажется, что время просто утекает сквозь пальцы. Ты тоже чувствуешь это?
Он посмотрел на меня с лёгкой улыбкой, его глаза отражали мягкий свет лампы в комнате.
— Да, — ответил он, — особенно когда вокруг столько всего происходит, а ты не успеваешь остановиться и просто почувствовать момент.
Я вздохнула, опустив взгляд на чашку с остывающим чаем, в которой ещё плавали остатки лимона.
— Именно. Иногда хочется просто замереть, — сказала я, — чтобы понять, что действительно важно.
Комната была наполнена тихим шуршанием страниц книги, которую я читала до прихода гостя. За окном уже совсем стемнело, и уличные фонари бросали длинные тени на старинный паркет. В этот момент мне казалось, что весь мир замедлился, а мы с ним — словно единственные живые души в этой бесконечной ночи.
Он тихо кивнул, словно соглашаясь с моими мыслями, и мы продолжили молчать, наслаждаясь этим редким чувством покоя, которое так трудно найти в суете повседневности.
