— Беременна? — повторяю слова, словно загипнотизированная каким-то злобным заклинанием. — В сорок шесть? Ей действительно сорок шесть лет?
Меня охватывает шок и неверие.
Так значит, Ярослав увлекся не молодостью и не наивной глупостью юной девушки, которая ищет в зрелом мужчине отцовскую фигуру?
То есть это не банальные мужские комплексы пятидесятилетнего мужчины?
А если это всё-таки чувства?
— Нет, — качаю головой, пытаясь отогнать навязчивую мысль, — я тебе не верю…
Можно понять, почему мужчин в определённый момент жизни тянет к молодым и энергичным. Все мы боимся старения.
Все мы ужасаемся тем изменениям, что происходят с нашим телом, и душе трудно принять, что ты уже не молодой бычок. Вот почему их и тянет к юным — они пытаются доказать себе и окружающим, что всё ещё на высоте!
Но это не тот случай с Ярославом.
Его любовница всего на четыре года моложе него. Это не просто каприз испуганного мужского эго. Это отношения совсем другого уровня. Его зацепило не гладкое лицо и упругая кожа, а нечто более глубокое, что-то проникновенное и настоящее.
Это не просто случайная интрижка.
Это… чувства. Запретные, скрытые, предательские по отношению ко мне, но всё же чувства, и тот интерес, который рождается к личности, а не к юной, круглой попке.
— Почему ты сразу мне не сказала?
Хотя, что бы изменилось?
Мне было бы легче? Вряд ли. Но тогда бы дочка была на моей стороне. Была бы моей союзницей. А она знала всё эти две недели — приводила сыновей и не боялась смотреть мне в глаза.
— Это ваши отношения, мам, — с неодобрением кривится Вася, — и я решила в них не вмешиваться. Поняла? Я бы опять стала виноватой.
— За что ты так со мной?
— Как? Как, мам? — Василиса разводит руки в стороны, словно не понимая, как я могла этого не понять. — И как я могла тебе всё это сказать? Это папа должен был объяснить тебе всё, и он это сделал. Теперь ты будешь либо истеричкой, которая загонит себя в психушку, либо адекватной женщиной, которая понимает, что сама накосячила в своём браке! — голос срывается, почти крик. — Ну давай, продолжай ныть и заливать всё здесь слезами! Бедная несчастная!,— Я виновата?
Эти слова звучат в моей голове, словно эхо, от которого невозможно избавиться. Это какой-то абсурдный сюрреализм.
Я виновата в том, что мой муж вдруг отвернулся от меня, что он пошел налево после всех этих лет рядом? После всей нашей жизни вместе? Как же я заслужила эти упреки, эти моральные удары от собственной дочери, которая должна была меня поддержать?
— Это не молодуха, мам, — с насмешкой произносит Вася, — не шмара, которая цепляет папиков наивными глазками и тупостью, ага? Это взрослая женщина. Почти твоя ровесница. Разве нет повода для размышлений, а?
Её слова режут меня, словно холодный нож. Они не оставляют пространства для оправданий, для слабости.
— Не смей меня обвинять!
Взрыв женской злобы нахлынул неожиданно. Я схватила с пола журнал, который лежал рядом, и с отчаянием бросилась им в сторону дочери. Но в последний момент остановилась — не смогла. Сердце сжималось от боли и обиды.
Журнал выскользнул из моих пальцев и упал на пол. Я, сдерживая рыдания, отвернулась от дочери, которую чуть не ударила.
— Мама, — голос Василисы звучал уже не так резко, скорее недовольно, — и силой усаживает меня на диван, не давая уйти в себя. Её руки крепко, но заботливо обхватили мои плечи.
Она уходит на кухню, и спустя мгновение возвращается со стаканом воды, который нетерпеливо протягивает мне:
Я смотрю на неё, в душе клокочет смесь обиды и растерянности.
— За что вы так со мной? — шепчу я, едва сдерживая слёзы.
— Ну, правда, подбери уже сопли! — дочь повышает голос, словно пытаясь встряхнуть меня, — Не будь такой жалкой! Не ты первая разводишься! Если допустила все это, то хотя бы выйди из брака не сопливой тряпкой!
