— Пусть папа тебе все рассказывает, — она закатывает глаза, словно устала от моих вопросов, разворачивается и торопливо шагает к дверям гостиной. — Я заехала только забрать рюкзак.
Она почти исчезает из поля зрения, когда я тихо, почти шепотом, прошу:
Да, она груба со мной порой, её слова режут как лезвие, но она — мой голос разума. Жестокий и холодно сдерживающий истерику, в которую я могу с головой погрузиться и потерять себя.
— Мам, мне за Колей надо заехать и забрать его с тренировки, — Вася хмурится, и в её взгляде читается раздражение. — У меня своя семья есть, мам, если что, а ты уже девочка взрослая. Очень давно взрослая.
Я сжимаю губы, пытаясь сдержать слёзы, но внутри всё рушится.
— Я тогда с тобой поеду! — решительно говорю, вставая с дивана.
В этот момент я осознаю, насколько потеряла свою зрелость и взрослость. Мне не хватает опоры, и я хватаюсь за дочь, словно за спасательный круг.
Конечно, я понимаю, что сейчас не стоит хвататься за её юбку, но я мало контролирую себя.
— Все, мам, я ушла, — Вася качает головой, словно устала от моих слов, и оставляет меня одну. Её напряжённый голос летит из холла на второй этаж к отцу. — Все, пап, я уехала! Надеюсь, ты не забыл, что ты на следующих выходных обещал Максиму и Коле отвезти их порыбачить!
Рыбалка? Какая, чёрт возьми, рыбалка после такой новости? Я чувствую себя полной дурой — словно не понимаю ничего в этой жизни.
Наплевать! Ничего страшного не произошло, и никто не отменит рыбалку для внуков. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.
— Я помню, — слышу глухой ответ Яра из-за двери, — будет им рыбалка. Я планы не менял.
— Вот как раз с ними и переговоришь… — Вася выдерживает паузу, словно взвешивая каждое слово, — объяснишь все это, пап. Ты же согласен, не мне им объяснять, что ба и деда решили развестись.
— Согласен. Я все им объясню.
У меня по коже бегут мурашки, словно холодок, пробирающий до костей. Я пытаюсь стряхнуть их с плеч и успокоиться, но внутри всё клокочет. Хочется сбежать, исчезнуть.
— Маму успокоила? — раздаётся голос из соседней комнаты.
Я закусываю внутреннюю сторону щеки до боли, чтобы не расплакаться.
Вася права. Слезами сейчас Яра не проймешь, а я не хочу, чтобы он смотрел на меня с презрительной жалостью.,— Маму успокоила? — Вася спросила, а я, закусывая внутреннюю сторону щеки до боли, молчала.
Она была права. Сейчас слезами Яру не проймешь, и я не хочу, чтобы он смотрел на меня с презрительной жалостью. Это чувство было слишком горьким и унизительным, чтобы позволить ему овладеть мной.
— Относительно успокоила, — устало выдохнула Вася. — Вы все-таки втянули меня в свои разборки. Две недели назад ты сказал мне не лезть не в свое дело, а сегодня я уже на передовой.
Её слова звучали как упрек и одновременно как признание бессилия. Я смотрела на Васю и понимала, что она устала от наших семейных бурь не меньше меня.
— Лучше ты её успокоишь, чем я, — угрюмо произнёс Яр, не отрывая взгляда от пола. — Я бы мог серьёзно вспылить, Васюш. Это хорошо, что ты заехала, а то… — он зло усмехнулся, — мы бы стали героями криминальной хроники в новостях.
Волосы по всему телу невольно приподнялись от его слов. Вот так шутит мой муж — его «шутки» всегда вызывали у окружающих либо недоумение, либо испуг, а чаще всего — напряжённый сиплый смех, который не звучал искренне.
— Не смешно, пап, — тихо сказала я, чувствуя, как внутри меня всё сжимается.
— Иди, — милостиво ответил Яр, — я немного успокоился. Подышал на балконе.
Василиса тихо что-то говорит ему, но я не могу разобрать слов. На меня снова накатывает ревность, обида и жалость к самой себе. Всё внутри словно горит, и я не знаю, куда деть эту боль.
Вцепившись в волосы, я начала кружить вокруг дивана, словно пытаясь вырваться из собственных мыслей.
«Может, довести Ярослава до бешенства? Пусть он прикончит меня в пылу ярости», — мелькнула зловещая мысль. Для меня лучше лежать красивой в гробу, чем быть нелюбимой и надоедливой мегерой, которая постоянно тянет на себе эту тяжесть.
