Семейные сборища, на которые мама её таскала. Эти застолья с селёдкой под шубой и смехом Гали, который раздражал до зубной боли. Эти тосты фальшивые «мы одна семья», и при этом — никто никогда не спросил у Полины, как она, чего хочет, как ей живётся.
Нет, она не отдаст им ничего. Ни комнаты, ни квадратного сантиметра. Всё, что осталось — это не просто имущество. Это последние следы мамы. Последняя линия обороны. Её не продавать надо, а охранять, как святыню.
Полина включила телевизор, но тут же выключила — звуки раздражали. Взяла тетрадь, где мама вела записи — рецепты, номера телефонов, адреса. Перелистывала страницы, будто по ним можно было воскресить её.
На одной странице — записка: «Полиночка, помни, ты у меня самая сильная. Если останешься одна — не бойся. Ты справишься. Я верю в тебя».
Полина плакала. Долго и беззвучно, прижав тетрадь к груди.
Наутро было тихо. Непривычно тихо. Ни шагов сверху — у соседей, которые вечно топали, как кони, — ни криков детей во дворе. Будто мир поставили на паузу.
Полина проснулась раньше обычного. Спала в маминой спальне — как-то сразу перешла туда, с первой ночи после похорон. На её кровати. Под тем самым одеялом, которое мама штопала и не хотела выбрасывать, «пока не рассыпется совсем». Одеяло пахло стиральным порошком и чем-то ещё — то ли валидолом, то ли просто старостью.
Она сидела в темноте, пока за окном медленно не стало серо. Потом пошла на кухню, поставила чайник, взяла кусочек хлеба. Аппетита не было, но желудок урчал.
Она села к столу и вдруг вспомнила: сегодня ведь суббота. А значит, на кладбище надо — мамины подруги будут. Эти бабки, у которых уже каждую неделю — то поминки, то годовщина. У них и календарь такой: по крестам, по гробам. Но они любили маму. Это точно. Не просто дежурно звонили, а действительно приходили, приносили еду, сидели у её кровати, читали молитвы.
Полина надела чёрное пальто, старое, мамино. Обмоталась платком. На автобусе до кладбища ехать было минут сорок. Всё это время в голове крутилась одна и та же мысль: «Я одна. Теперь совсем одна».
На остановке стояли две женщины в чёрном. Обе с пластиковыми вёдрами и граблями. Полина молча встала рядом. Её узнали, кивнули.
— Полина, милая. Ты к Нине, да?
— Хорошая была женщина. Светлая.
Она кивнула. Слез не было — они как будто все уже вышли.
На кладбище гулял холодный весенний ветер. Земля ещё не просохла — чёрная, липкая. Участок, где похоронили маму, был новенький, аккуратный. Табличка — временная. Фотографии ещё не успели поставить. Но крест был — большой, сосновый, с лентой. Полина поправила его, смахнула грязь с подножья.
— Мы тут к соседке пришли, — сказала одна из бабушек. — Но к вашей маме тоже заходим. Хорошая она была. Много добра людям сделала.
Они поставили банку с искусственными розами. Полина вытащила из сумки живые гвоздики. Присела, вонзила стебли в мокрую землю.
— Мам, — сказала она, — всё правильно я сделала, да? Скажи.
В ответ — только ветер. Он дул в лицо, будто кивал: да, правильно.
На обратном пути она зашла в аптеку. Купила валерьянку. Не потому что надо, а просто — привычка. Мама всегда держала пузырёк на полке.
Дома всё было на своих местах. Словно те вчерашние не врывались, не выспрашивали, где документы, не рылась Галя в буфете. Полина специально проверила — в шкафу на верхней полке лежала папка. В ней — всё: завещание, бумаги, справки. Завещание было на неё, только на неё. Мама оформила его ещё три года назад. Тогда Полина не обратила внимания — подумала, что просто так. А теперь поняла: мама знала. Всё знала заранее.
Она пошла в комнату, села на диван. Тишина снова стала липкой. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Хотелось просто сидеть.
А потом — звонок в дверь.
Полина вздрогнула. Часы — чуть за полдень. Кто это?
Сестра стояла на пороге с небольшим пакетом в руках. Без макияжа. Уставшая. В глаза смотреть не могла.
— Не ругайся. Я не за тем. Я… хотела поговорить. Можно?
Полина посторонилась. Лариса вошла, поставила пакет на табурет.
— Блины. Я сама пекла.
— Не язви. Я правда сама. Просто подумала, что ты, может, ничего не ела…
Они сели на кухне. Минуту молчали. Потом Лариса заговорила:
— Я, наверное, плохо выгляжу, да?
— Слушай… я не хотела вчера вот так. Просто… я не умею по-другому. Ты сильная, а я — нет. У меня всё напоказ, а у тебя всё внутри. И это страшно.
Полина рассматривала сестру. Волосы в беспорядке. Пальцы дрожат. Она не была врагом. Просто… всегда была рядом, но как будто на другой волне.
