На несколько секунд наступила гробовая тишина.
Свекровь побледнела. Потом медленно, словно проглотив яд, выдохнула:
— Ну значит так? Значит, мать тебе не указ? Значит, всё, что мы для тебя сделали — пустой звук?
— Спасибо за всё, — спокойно ответил Игорь. — Но мы сами будем решать, что нам делать.
Свекровь вскинулась, будто хотела ударить, но сдержалась.
— Если так — на дачу не приезжайте! — выкрикнула она. — Пока твоя жёнушка не образумится — здесь вам не место!
Марина стояла рядом, молчаливая и твёрдая. Она не вмешивалась. Всё было сказано.
Они уехали. На этот раз навсегда.
Лето шло своим чередом.
На даче жизнь кипела: шашлыки, игры, долгие разговоры за столом. Только Игоря и Марину больше не ждали.
Поначалу их отсутствие пытались замалчивать. Потом — обсуждать. Затем — осуждать.
— Ушли — и ладно, — пожимал плечами старший брат Игоря. — Молодые, им виднее.
— Всё равно неправильно, — бурчала бабушка, перемешивая тесто в большой миске. — Семья — это святое. Ради семьи потерпеть можно.
Свекровь же держалась гордо. Она рассказывала всем, что поступила правильно, что молодые слишком зазнались, что она их «воспитывает».
— Это ж для их же блага! — оправдывалась она. — Дача — это ведь общее место! Все должны вкладываться!
Она повторяла это снова и снова — как заклинание, в которое сама хотела верить.
Но на очередном семейном сборе, когда солнце опустилось за горизонт, разговор за столом неожиданно повернулся в другую сторону.
— Тебе не кажется, мама, что ты перегнула? — осторожно спросила старшая дочь, ковыряя вилкой остывший шашлык.
— Перегнула?! — возмутилась свекровь. — Я всё ради них! Ради семьи!
— Ради семьи не выгоняют детей, — тихо сказал младший сын.
На мгновение за столом стало так тихо, что было слышно, как ветер колышет листья на яблоне.
— Да и вообще, — продолжил он, — какое нам дело до их наследства? Это их квартира.
Свекровь сжала руки в кулаки.
Ей хотелось крикнуть, оправдаться, сказать, что всё делала из лучших побуждений.
Но вместо этого она вдруг остро почувствовала: за общими разговорами о «семье», «помощи» и «справедливости» скрывалась её собственная жадность.
Она хотела контролировать. Хотела, чтобы её слушались, как прежде. Чтобы всё шло по её правилам.
И сейчас, сидя за длинным столом, окружённая детьми и внуками, она поняла: потеряла самое главное — уважение. А вернуть его было уже невозможно.
Но признаться в этом она не могла.
Поэтому она сделала вид, что не услышала. Встала, шумно убирая посуду со стола, и ушла в дом, хлопнув дверью.
А в городе, в своей двухкомнатной квартире, Марина и Игорь сидели на балконе, укрывшись пледом.
Перед ними расстилался тёплый вечер, пахнущий мокрым асфальтом и пылью.
— Тебе не жаль? — тихо спросила Марина.
— Жаль, — честно ответил Игорь. — Но знаешь… я впервые почувствовал, что я сам себе хозяин.
Марина положила голову ему на плечо.
Им было страшно. Было больно. Было тяжело.
Но в этой свободе, в этом одиночестве без чужих ожиданий, было что-то новое. Чистое. Их собственное.
И значит — всё было правильно
