— Алексей, — сказала она однажды вечером, тихо, не повышая голоса, когда он ковырялся в тарелке с макаронами, — ты ведь говорил, что твоя мама «ненадолго». Она уже купила тапки и заказала зеркало в ванную. Ты вообще в курсе?
— Да чё ты начинаешь. Мамка в возрасте, ей тяжело одной. И вообще, ты же добрая у меня. Подвинься чуть, тебе не жалко.
— Мне жалко. Себя, — сказала Ирина и встала. — Я извиняюсь, но я живу теперь в прихожей. Мои тапки — на краю коврика. Моя зубная щётка — в стаканчике для ватных палочек. Моя жизнь — это теперь перерыв между шумными ужинами вашей семейки. Это нормально, да?
Алексей вздохнул. Смотрел, как будто Ирина вдруг с ума сошла. А потом выдал:
— Ир, ну ты чё… С возрастом у всех срывы бывают. Не бери в голову.
— Ты сейчас меня старой обозвал? — усмехнулась она. — Ну, подожди, доживи сначала.
Он не ответил. Съел остаток макарон и включил футбол.
На следующее утро в доме уже была Светлана — племянница Ольги. Без предупреждения. С рюкзаком и криками: «Привеееет, тётя Ира! У тебя вай-фай хороший?»
Ирина пошла в сарай. Закрыла дверь. Села на перевёрнутое ведро. И впервые за долгое время заплакала.
Ей было стыдно — перед собой. За то, что пустила. За то, что молчала. За то, что в пятьдесят три снова оказалась в положении загнанной в угол женщины. И дело было не в еде, не в кресле, не в том, что её душ греется сорок минут, потому что «Татьяне Петровне спину парить надо». Дело было в том, что её перестали видеть. И слышать.
А она была. Есть. И не собиралась растворяться.
— Либо они. Либо я, — прошептала она, поднимаясь.
Ирина решила начать с малого. Вышла утром с блокнотом в руках, села за кухонный стол, закинула ногу на ногу и чётко, твёрдо, по-бухгалтерски произнесла:
— Собрание жильцов. Повестка — жизнь за чужой счёт.
Ольга, как обычно, жевала что-то хрустящее. Татьяна Петровна варила свои легендарные «лечебные каши» с запахом, от которого даже кошка отказалась от завтрака. Светлана в наушниках тыкала пальцем в телефон. Алексей был на веранде — он там теперь «размышлял о новых проектах». Второй месяц.
— Чего ты, Ир, опять драматизируешь? — отозвалась Ольга, не отрываясь от пачки чипсов. — У нас семья такая, сплочённая. Вместе — и в беде, и в радости.
—Ага, особенно когда беда у меня, а радость — у вас, — спокойно ответила Ирина. — Так вот, уважаемые. Я провела маленький финансовый анализ. Холодильник я покупала за свои. Микроволновка — тоже. Газ, вода, электричество — всё оплачиваю я. Хозяйственные нужды, туалетная бумага, стиральный порошок — угадайте, кто? И ещё — я не помню, чтобы кто-то из вас выносил мусор последние три недели. Или хотя бы закинул деньги на счёт.
Татьяна Петровна фыркнула:
— Зарабатываешь ты, я смотрю, неплохо. Небось, на старость отложила. А сыну твоему на что жить, скажи?
— Сыну твоему — сорок шесть. И, к слову, не мой. Я не подписывалась содержать его и его сестру, маму и прочих «временных гостей».
Светлана встала, сделала вид, что не слышит, и, не снимая наушников, вышла на улицу. Через открытую дверь доносилось: «Капец, я в аду каком-то…»
Алексей, наконец, соизволил появиться.
— Ты чё тут устроила, Ира? Людей с утра пораньше напрягаешь? Можно ты сначала мне скажешь, а потом уже «выступать» будешь?
