Настя сидела спокойно. Её юрист — спокойный мужчина лет пятидесяти, с усами и видом человека, пережившего три брака и одну налоговую проверку, — уверенно передавал документы, делал пометки, бросал взгляды в сторону оппонентов.
— Мы считаем, — заговорил юрист Димы, — что, несмотря на факт наследования, существенные вложения в дом были сделаны уже в браке. В частности, ремонт кровли, покупка мебели, установка септика…
— Установка септика? — вдруг вскинулась Настя. — Да вы что, смеётесь? Он максимум, что установил — это антенну. Неровно.
— Уважаемая, — строго сказал судья, — прошу без эмоций. У вас будет возможность выступить.
Тамара Петровна поднялась.
— Я, конечно, не юрист, — сказала она, драматично заламывая руки, — но я мать. И я видела, как мой сын пахал, чтобы этот дом стал пригодным для жизни. А Настя… она только лежала в шезлонге, с книжками. Всё, что росло на участке, — это благодаря Диме!
— Это вы сейчас про пырей? — встала Ирина, не выдержав. — Простите, уважаемый суд, но если тут кого и нужно признать заслуженным агрономом — так это дождь.
Судья хлопнул молотком.
— Уважаемый суд. Участок был передан мне по наследству за два года до брака. В дом я вложила свои личные накопления, о чём есть подтверждающие чеки. Всё, что было сделано, — было решено и оплачено мною. Супруг, если и принимал участие, то на уровне «подай, принеси». А если мы сейчас начнём делить каждый кирпич, давайте тогда и мою моральную компенсацию обсудим — за годы, прожитые между мамой и сыном в одном браке.
— У вас есть что-то добавить, истец?
Дима поднялся. Пошатываясь. Вид у него был такой, будто он всю ночь пил чай из обиды, запивая саможалением.
— Я… я просто думал, что… Мы семья. Были. И мне казалось, если участок общий…
— То можно его тихо отжать? — холодно уточнила Настя.
— Я не хотел, чтобы всё вот так…
— А ты что хотел? — неожиданно громко спросила она. — Чтобы я жила под командованием твоей матери, растила помидоры по уставу, носила борщ в банках и молчала, когда вы втихаря бумаги готовите?
— Это же просто… просто имущество…
— Нет, Димочка, — поднялась она. — Это моя свобода. Ты потерял не дачу. Ты потерял жену. Потому что у тебя кишка тонка сказать своей маме: «Хватит».
— Я просто… я думал…
— Ты всегда «думал». Никогда — делал. Разве что антенну.
Тамара Петровна фыркнула, встала.
— Да кому ты нужна, с твоими претензиями? Всё сама, сама. Женщина должна быть гибкой!
Настя посмотрела на неё с холодной иронией.
— Вы знаете, Тамара Петровна, если бы вы были чуть гибче — может, у вас и брак бы сохранился.
— Выслушав стороны, суд постановил отказать истцу в иске. Участок признаётся личной собственностью ответчицы. Заседание окончено.
Они вышли на улицу. Солнце било в глаза. Настя зажмурилась.
— Ну что, победа? — Ирина обняла её.
— Победа. Без огурцов.
К ним подошёл Дима. Растерянный.
Она повернулась к нему.
— Не надо. Всё уже было сказано.
— Но я… Я правда скучаю.
Он молча кивнул. Тамара Петровна стояла рядом, прижимая сумку к груди. Казалась вдруг не грозной, а просто старой. Немного уставшей.
— Настя, — тихо сказала она. — Прости, если что…
Настя удивлённо подняла бровь.
— У вас это прозвучало, как «если дождь — не вините зонт».
— Я просто не хотела, чтобы вы совсем чужими стали.
— А не надо было насильно делать нас одной семьёй.
Они замолчали. И вдруг Настя вздохнула.
— Но знаете… Я всё равно вам желаю здоровья. И дачу вам — свою. Только без меня.
Через неделю Настя снова была на даче.
Сидела на новом деревянном крыльце с чашкой чая. На столе лежала свежая повестка — на слушание о разводе. Уже не казалась страшной.
— Ты готова? — спросила Ирина.
— Ага. Я ж теперь опытная. Участки отстояла, теперь за свободу замужнюю примусь.
— Вот ты где, — раздался сзади голос.
Перед ней стоял мужчина. Высокий, крепкий, с седыми висками и знакомыми чертами. Сосед по даче, который лет десять назад дарил ей яблоки. Тогда он был просто «дядя Саша с седьмого участка». Сейчас — выглядел так, что можно было и чай пригубить, и жизнь пересмотреть.
— Узнала? — улыбнулся он.
— Свободна теперь, говорят. Может, как-нибудь шашлыки?
— Только не с огурцами.
И в этом смехе было что-то, что возвращало. К себе. К жизни.
