— Я в свою мать. И она бы давно послала вас куда подальше.
Тишина была оглушающая.
— Что ты сказала? — с прищуром произнесла Тамара Петровна, не веря, что кто-то может с ней так разговаривать в её же будущем доме.
— А то, что эта дача — моё наследство. По закону. Хочешь в земле ковыряться — покупай себе участок. А мою территорию оставь в покое.
— По закону… — хмыкнула свекровь, подходя ближе. — А знаешь, по какому ещё закону? Брачному. Муж — твой. Значит, и дом — наш. Всё общее. Совместно нажитое, как говорится.
— А наследство — не совместно нажитое. Статья 36 Семейного кодекса. Готова распечатать тебе и повесить над кроватью.
— Вот значит как? — в голосе Тамары Петровны начала вибрировать гроза. — То есть ты вот так с нами? С семьёй?
— С какой семьёй, если вы меня за человека не считаете?
В этот момент зашёл Дима. Он успел уловить последние фразы. Вздохнул.
— Девочки, ну что за цирк… Опять из-за огурцов?
Настя встала и пошла в дом.
— Я подслушала ваш разговор, — бросила она через плечо. — Про доверенность. Про то, что можно оформить на тебя участок. Думаешь, стены тут тонкие, а я — дура?
Дима промолчал. Его лицо медленно вытягивалось.
— Это просто… идея была. Мамина. Мы не собирались ничего делать без тебя.
— Конечно. Всё, что вы собирались, вы уже сделали. Только я теперь в этом доме жить не буду. Ни с тобой. Ни с ней.
— Настя, ну ты чего…
— Я не вещь, Дим. И не грядка. Я — человек. А ты выбрал сторону.
Вечером Настя сидела на крыльце с бокалом дешёвого вина. Небо затягивалось дымкой, комары ели заживо, но ей было впервые спокойно.
Тамара Петровна уехала на маршрутке, хлопнув дверью так, что у соседей треснул термометр.
Дима остался. Стоял возле машины, смотрел в сторону дороги.
— И что дальше? — спросил он тихо.
— Дальше — развод, — просто ответила Настя. — А потом я посажу тут гортензии. Чтобы никого не кормить, только смотреть.
— На удивление. Как эти ваши перцы.
Он хотел что-то сказать, но передумал. Развернулся и пошёл к машине.
Но тишина теперь была с привкусом прощания.
Настя проснулась от звука машины. Тот самый глухой «бряк», когда старенькая «шестёрка» наезжает на кочку и глохнет. Протёрла глаза, встала с дивана, глянула в окно. На дворе стояла Ирина. В розовых кроксах, с большим хозяйственным пакетом и лицом, на котором читалось: «Я сюда не по доброй воле, но уже раз приехала — встряхну пыль».
— Сюрприз, — произнесла она, небрежно обнимая Настю у калитки. — Мамка сказала, ты тут с ума сходишь одна, думала — заеду, развею.
— Мамка ваша после своего заезда мне как раз развеяла всё — настроение, нервы и веру в брак, — буркнула Настя, открывая ворота.
— Ну не обижайся. Она у нас, знаешь, любит немножко… покомандовать. У неё синдром заброшенного танка. Стоит — и гремит. Хотя уже никуда не едет.
Настя усмехнулась, но без радости.
— А ты чего, правда развестись собралась?
— Быстро ты. Обычно такие штуки месяцами тянутся. Ты хоть с Димкой нормально поговорила?
— Нормально. Раз пять. Первый раз — до брака. Второй — после свадьбы. Третий — когда он предложил взять ипотеку на студию для мамы. А последние — когда они с ней хотели переписать мой участок.
— Ну ты прям как налоговая: коротко, по фактам и без лишних эмоций.
— Эмоции были. Вчера. До тошноты.
Ирина поставила пакет на крыльцо, села на старую лавку.
— Слушай, а можно я немного тут побуду? У нас дома сейчас ремонт. Папа психанул, решил всё переложить: полы, проводку, маму… Я не вывезла.
— Муж — в гараже. Это у него универсальный ответ на все проблемы. Я ему говорю: «У нас крыша течёт». А он — «Ща, я в гараж». Или: «Ты не забыл про годовщину?» — «Ща, я в гараж». Я уже думаю, он там завёл вторую семью, только с канистрами.
Настя хмыкнула, пододвинула ей чашку кофе.
— Оставайся. Только условие одно: никаких огурцов.
— Да ты чё, у меня на них аллергия. Я их только ем. В банке.
Дни потекли иначе. Без Димы, без Тамары Петровны — дышалось свободнее. Настя занималась забором, наводила порядок в сарае, даже купила новую садовую мебель — ту самую, складную, как у блогеров, только без ретуши.
Ирина же больше лежала в шезлонге, читала любовные романы и комментировала всё, что происходило, с интонацией театрального критика.
