Она уставилась на меня, как на вирус. Потом фыркнула и пошла в комнату — будить брата. Миша вывалился с матрасом и подушкой в руках, недовольно морщась.
— Лен, ну не драматизируй, а? Что мы тебе — чужие, что ли?
— Чужие. Именно. Вы мне — чужие. И давно.
И тут появился Андрей. В своей любимой майке с вытянутым воротом, в шортах и с лицом, на котором было написано «я вообще не готов к этому утру».
— Ты серьёзно? — сказал он. — Ты выгоняешь мою семью?
— Нет, Андрей. Я защищаю себя. И, если хочешь знать, свою психику. Я месяц живу как в аншлаге: чужие носки в ванной, чужие тапки на крыльце, чужие мысли в моей голове.
— А ты не думала, что они просто хотели помочь?
— Помочь?! — я рассмеялась. — Помочь чем? Валя каждый день критикует, как я режу салат, Света открывает мою косметику, а Миша считает нормальным сидеть в трусах на моём диване! Помочь, блин… мне легче пиявки на лицо налепить.
Свекровь появилась на кухне последней. В шали, с губами, сжатыми в одну упрямую линию.
— Я знала, что ты эгоистка, — сказала она, аккуратно сев на табурет. — Я сразу сказала Андрюше: не та это женщина. Холодная. Карьеристка. С домом не справится. Внуков не родит.
Я медленно положила вилку на стол.
— Я, Валентина Григорьевна, внуков не обещала. Дом — мой, и я с ним справляюсь, пока в нём не бегают трое взрослых бездельников с амбициями на пожизненное поселение. Всё. Заканчиваем цирк.
И тут — внимание — Андрей вдруг сказал:
— Мам, ну правда… Может, правда соберётесь? Ленке тяжело. Мы же просто приехали, а она… Ну, она не готова была.
Я повернулась к нему.
— Ты только что стал мужчиной, — сказала я с сухим смешком. — Только лет на десять позже, чем надо было.
Он смутился. Но слов назад не взял. А Света с Мишей уже начали швыряться вещами.
Свекровь, правда, собралась не сразу. Сидела, как старая статуя у фонтана, только вместо воды — укор. Но к обеду все ушли. Да, ушли.
А Андрей остался. Сел на крыльцо, закурил. Хотя не курил лет пять.
Я стояла в дверях и смотрела на него.
— И что дальше? — спросил он.
— Дальше — по-честному. Или ты живёшь со мной. Или возвращаешься к маме. Без полутонов.
— У тебя два дня, — ответила я. — Потом дверь закроется. И ключи поменяю.
Следующие два дня я дышала. Просто дышала.
Впервые за долгое время я слышала, как по утрам поют птицы, а не как Света говорит по громкой связи. Я читала. Работала. Пила кофе на террасе — и никто не просил «ещё одну кружечку, а то у вас вкусный».
А Андрей ходил по дому, как призрак. Смотрел на стены. Иногда пытался заговорить. Но мы оба знали: поздно.
На третий день он подошёл ко мне в коридоре.
— Я не могу между тобой и семьёй выбирать, — сказал он, тихо.
— Ты не выбираешь. Ты просто уходишь. И это тоже выбор.
Он кивнул. Собрал сумку. Не суетился. Не оправдывался. Только у двери обернулся.
— А если я всё пойму? Вернусь?
— Дом будет стоять. А вот я — не факт, — ответила я.
Осталась я. Одна. Но впервые — дома.
И знаете что? В ту ночь я пекла блины. Для себя. И была счастлива.
А утром я заблокировала всех в мессенджерах и пошла купаться. Море приняло меня как родную. Без претензий и замечаний. Без свекровей и сестёр. Просто волны, тишина — и я.
Первые две недели после отъезда Андрея были похожи на медовый месяц с самой собой. Я ела, когда хотела. Спала на своей половине кровати, не слыша его ночного храпа. Смотрела фильмы без комментариев «опять твоя тоска». Работа спорилась, даже интернет ни разу не подвис — как будто вселенная говорила: «Ты всё сделала правильно, Леночка, держись».
Я держалась. Уверенно. Спокойно. А потом пришло письмо.
