Сначала я подумала — очередная рассылка: скидка на обои, акриловые ванны, очередной хлам. Но нет. Письмо было бумажное, с надписью от руки. Строгий, наклонный почерк.
От Валентины Григорьевны.
Я стояла на кухне, письмо в руке, кофе в кружке, сердце — в пятках.
«Елена. Мы всей семьёй считаем, что ты поступила низко. Андрей сейчас у нас, он подавлен, потерян. Ты разрушила его жизнь. И ради чего? Ради своего уюта и амбиций?Он много лет шёл за тобой. А ты выбрала одиночество. Мы предлагаем тебе вернуться в семью. Но уже по нашим правилам. Дом ты купила на совместные средства. Значит, он общий. Подумай хорошенько, прежде чем отрезать всё окончательно.Валентина Г.»
У меня затряслись руки. Я reread это убожество трижды. Потом ещё раз. И всё равно не могла поверить — она что, угрожает?
Сначала я думала промолчать. Не отвечать. Умнее же. А потом… поняла: нет. Я уже не та, которая молчит и глотает. Ответ нужен. Себе — в первую очередь.
И я поехала. В их город. Не предупреждая. На поезде, ночью. Десять часов одиночества, отточенного ответа и повторов в голове: «ты не сойдёшь с ума, ты просто отстаиваешь себя».
На следующее утро стояла у двери их старой двушки. Открыла Валентина Григорьевна. Как всегда — с выражением: «опоздала на похороны, причём свои».
— А, явилась, — сказала она, отступая вглубь коридора.
В квартире стоял запах квашеной капусты и обиды. Андрей сидел на кухне, смотрел в чашку. На вид похудел. Но лицо то же — безвольное, потухшее.
— Я прочитала твоё письмо, Валентина Григорьевна, — начала я. — И вот что скажу. — Дом мой. Куплен на мои деньги. Андрей внес двадцать процентов. Остальное — ипотека, которую платила я. Документы у меня. И юрист тоже.
— Мы поговорили с адвокатом. Совместно нажитое.
— Только не в браке, — сказала я спокойно. — Дом оформлен на меня. Андрей не вписан в собственники. Так что, как бы вы ни играли в «семейный совет» — это не суд. А я — не жертва.
Света вышла из комнаты, явно подслушивая. Её голос был как дешёвый парфюм — липкий и навязчивый:
— Ой, да брось ты! Всё равно одна останешься! Тебе пятьдесят — кому ты нужна?!
— А вот это, милая, звучит как зависть. Потому что мне одной хорошо. А ты всё ещё цепляешься за мамины кастрюли и чужие дома.
Миша рявкнул с дивана:
— Деньги решают, да? Всё измеряется баблом?
— Нет. — Я подошла к Андрею. — Измеряется уважением. К себе. К другому. А ты, Андрей, если хочешь вернуть нас, — говори сам, не через родню. А если молчишь — значит, выбор сделан.
Он поднял глаза. В них — пусто.
— Я не готов жить без семьи, — сказал он. — Без них. Без тебя.
— Так нельзя и рыбку съесть, и в лодку не сесть, — пожала я плечами. — Выбирай. Здесь и сейчас. Или ты едешь со мной — и ставишь границы. Или остаёшься здесь — и тогда навсегда.
Пауза была длинной. Как поезд, уходящий с перрона.
— Я остаюсь, — тихо сказал он.
Я кивнула. Не расплакалась. Не рухнула. Просто развернулась и ушла. В этой тишине было всё: конец, освобождение, начало новой жизни.
Вернувшись домой, я поменяла замки. Записалась к юристу — пусть оформит бумагу, что всё моё. Поменяла номер. Завела кота — Рыжик сразу понял, кто тут главный.
Я больше не женщина, которая ждала, терпела или надеялась. Я женщина, у которой есть дом. И голос. И выбор.
И этот выбор — быть собой. Без их истерик. Без их запахов. Без их посягательств на мою душу и мебель.
На следующий день в дверь позвонили.
На нём — «С Новосельем! От бывших родственников. Надеемся, ты счастлива».
Я взяла ручку. Написала прямо на конверте:
«Счастлива. Особенно без вас.»
