— Серёга Волков. Мы с ним учились.
— Пропал. Испарился буквально.
— Кто должен был забрать груз?
— Не знаю… Серёга сказал: «Придёт человек, назовёт кодовое слово». Всё.
Виктория заносила каждый ответ в блокнот. Классическая подстава — используют мальчиков для битья, потом сливают, и ищи-свищи того Серёгу.
— Паша, скажу прямо: дело тяжёлое. Но зацепки есть. Нужно найти Серёгу, доказать, что тебя использовали вслепую.
— Вы… вы возьмётесь меня защищать? — в голосе дрогнула надежда.
Виктория смотрит на него — и да, вот теперь она уже ни секунды не сомневается: это её брат.
— Возьмусь, — отвечает она. — Но только при полном доверии. Узнаю, что соврал — иду к следователю и закрываю дело. Договорились?
— Честно, сестра… то есть, — он запнулся.
— Мать рассказала. Сказала, что у меня есть старшая сестра, которая стала большим адвокатом.
Виктория усмехнулась, как-то по-взрослому и устало:
— Большой адвокат… Хорошо хоть не добавила — с огромным сердцем.
— А ты… ну, ты на неё злишься?
— На неё? — Виктория задумалась, будто действительно впервые всерьёз задумалась. — Я думала, что злюсь. Всё это время думала… Но, наверное, просто устала злиться. Тридцать лет — ты только вдумайся — это слишком долго для ненависти.
Дальше — сплошной водоворот дел. Недели тянулись напряжённые, безумные. Виктория погрузилась в расследование с головой, с тем самым упорством, которое не раз уже вытаскивало её из передряг. Нашла свидетелей, видевших Серёгу Волкова в тот самый день. Копнула — выяснила: у Серёги долги, причём серьёзные — и не перед теми, с кем лучше спорить. Пролистала протоколы — и обнаружила ошибки, странные нестыковки, а местами и откровенные небрежности.
Каждую неделю Виктория навещала брата в СИЗО. Прошёл месяц — и они уже не были чужими. Паша рассказывал о себе: как жили вдвоём с матерью после смерти его отчима, как денег не хватало, как мечтал поступить в институт, но не срослось. Виктория делилась кусочками своей жизни — как выбивалась в люди, как хваталась за любую возможность, как мечтала просто выжить.
— Ты не похожа на мать, — как-то бросил однажды Паша.
— Ты сильная. А она… Она всегда кого-то боится. То отчимом пугалась, то начальства, то соседей. Всё извиняется. Всё ощущает себя виноватой.
— Жизнь её такой сделала.
— Да, — Виктория чуть улыбнулась. — Меня бабушка воспитала. Серафима Николаевна не умела бояться.
Параллельно с расследованием Виктория слышала регулярные звонки от Елены. Мать выясняла про дело, пыталась держать дистанцию, но лёд начал таять — едва заметно, осторожно.
— Виктория Сергеевна, — однажды несмело попросила по телефону Елена, — можно я подъеду в офис? Хочу передачу для Паши передать, продукты привезти…
Елена пришла с большой сумкой, в новом виде — аккуратная причёска, блузка чистая, будто на собеседовании.
— Как он? — спросила она у Виктории.
— Держится. Паша сильный, — лаконично ответила Виктория.
— В кого он такой сильный, не знаю, — Елена вздохнула. — Не в меня точно.
Елена задумчиво смотрела куда-то в стол.
— В тебя, — тихо ответила. — Вы с ним похожи. Оба гордые и упрямые. Оба не умеете сдаваться.
— Ну… от кого-то же унаследовали. Вы-то, вот, сдались сразу.
Сказано вышло жёстче, чем хотелось. Елена вздрогнула, будто получила пощёчину.
— Прости… — вдруг сказала Виктория мягко, не узнавая свой голос. — Не стоило говорить так.
— Нет, ты права… Я всегда всего боялась. Забеременела тобой в пятнадцать, и испугалась так, что не было сил… В шестнадцать родила. Оставила у мамы — и сбежала. Потом замуж вышла, Пашу родила — думала, ну теперь-то всё наладится. Но не вышло: муж пил, умер рано, я опять осталась одна.
— А почему… почему не пришли ко мне раньше? Почему не сказали?
— Очень стыдно было, — честно призналась Елена. — Ты стала кем-то, а я… — развела руками, — я осталась никто. Что я могла тебе предложить? Только испортить идеальную картинку твоей жизни…
— Идеальную? — Виктория слабо улыбнулась. — Знаете, в чём проблема идеальной жизни? В ней нет места родным людям.
