— Ты ведь сейчас пойдёшь за ней, да? — тихо спросила Ольга.
— Ну и иди. Только назад не возвращайся. Даже за тапками.
Ольга жила одна. Без Лёши. Без его тихих шагов по утрам. Без звонков Тамары Петровны, которые всегда начинались с приторного «Олечка, дорогая» и заканчивались «ну ты хоть подумай, мы ж семья».
Каждый вечер, сидя с бокалом вина в новой квартире, на которую потратила лишь часть наследства. Квартиру она купила без пафоса — не в «элитке», не в башне с паркингом, а обычную двушку в сталинке. Высокие потолки, старый паркет и балкон с настоящей чугунной решёткой. Своё.
Она впервые за долгие годы чувствовала, каково это — не быть чьей-то женой, снохой, опцией. Просто быть собой. Даже скучно иногда. Даже тоскливо. Но — свободно.
Однажды вечером ей позвонил Алексей. Она сначала не хотела брать. Но потом всё же ответила. Любопытство, наверное. Или… осталась ещё пара заноз в душе, которые хотелось выдернуть.
— Привет. Что-то случилось?
— Мамы не стало, — тихо сказал он.
Она молчала. Не потому что не знала, что сказать. Просто — не почувствовала ничего.
— Инфаркт. В магазине. Поскандалила с кассиршей из-за просроченного майонеза. Сердце не выдержало.
— Понятно. Мне соболезнования не нужны, если ты к этому ведёшь.
— Нет, не веду. Просто… — он сглотнул. — Мы ведь много наговорили друг другу.
— Да, — спокойно сказала она. — Но я ничего не беру обратно.
Тишина. Обычная городская линия. Даже в паузе — жизнь. Машины, сирены, чьи-то шаги в трубке.
— У неё осталась эта ипотека, — пробормотал он. — Теперь я один её тащу. И, честно, я не вывезу. Хочу продать. Переехать куда попроще. Может, комнату сначала.
— Зачем ты мне это говоришь, Лёш?
— Не знаю. Наверное, хотел, чтобы ты пожалела.
— Нет, Лёш. Я просто перестала притворяться.
Спустя неделю Алексей появился у её двери. Без цветов. Без торта. Просто с папкой документов и уставшим взглядом. Она открыла ему, как старому знакомому. Не как бывшему. Не как врагу. Как эпизоду, который ещё не дописан.
— Тут… документы. Развод. Подпиши, пожалуйста.
Она взяла папку. Села. Подписала. Он смотрел на неё, как на вещь, которую потерял и только сейчас понял, насколько она была важна.
— Я не ожидал, что ты уйдёшь насовсем, — тихо сказал он.
— Я тоже не ожидала, — ответила она. — Но, знаешь, у каждой женщины наступает момент, когда она встаёт и выходит. Не хлопает дверью. Не кричит. Просто уходит. А потом не возвращается. Ни за тапками, ни за прошлым.
— Я был плохим мужем?
— Нет. Ты был средним. А среднее — это хуже, чем плохое. Потому что плохих хотя бы помнишь. А средние — как серые обои. Ни уюта, ни раздражения.
Он встал. Хотел что-то сказать. Попросить? Извиниться? Но передумал. Развернулся и ушёл. Ольга закрыла за ним дверь и впервые с момента развода глубоко вдохнула.
Позже она поехала к нотариусу. На имя деда всё ещё оставалась небольшая дача в деревне, которую она не трогала. Вдруг — тёплое место на лето? Или тишина с яблонями.
Села в поезд. Доехала. Домик стоял на краю деревни, облупленный, но родной. В траве — клумба, которую они с дедом сажали, когда ей было десять. Всё заросло, но под дёрном пробивались тюльпаны. Настоящие, яркие, упрямые.
Она села на крыльцо. Вдохнула. И поняла: деньги мёртвых — это не проклятие. Это возможность. Только если не раздавать их живым, которые любят за проценты.
На следующий день она написала заявление на отпуск. На месяц. Без телефона. Без встреч. Только она, тетрадь, и дом, где пахнет старыми книгами и яблоками.
И впервые за тридцать пять лет — ей было спокойно. Совсем.
