Анна едва дошла до квартиры — ноги будто ватные, сердце колотилось, как бешеный поезд. В пакете, который она схватила на скидках, тихонько позвякивала бутылка «Пино Гриджо». Вторая за неделю. Не от жадности и не потому, что у неё вдруг начались проблемы с головой — просто больше держаться было не на чем. Все точки опоры — стерлись, как подошвы у этих стареньких тапочек, что валялись у двери.
— Опять с пластиковой сумкой, как будто на базаре в девяностых, — пробурчала Ольга Павловна, не отрывая глаз от телевизора.
Анна метнула взгляд на свекровь — та уютно устроилась на их диване. Их… Слово «их» сейчас звучало для Анны так, будто это был чей-то очень чужой диван, а она — всего лишь квартирантка в собственной квартире. Только платили за аренду здесь почему-то не они, а сами. И платили немало.
— Это не рынок, — вздохнула Анна, доставая бутылку, чтобы не прятать. — Это «Пятёрочка».
— Бухать с шести — это диагноз, — пожала плечами Ольга Павловна, сдержанно потягивая чай с курагой. — Женщина, которая себя уважает, пьёт либо в субботу, либо на похоронах.
— Ну так и живите тогда до субботы, — прохрипела Анна и ушла на кухню.
Максим опять не пришёл. Конечно, он опять задерживается — уже третий вечер подряд. То «шеф меня задержал», то «пробки жуткие», то «надо с Пашкой переговорить, у него кризис». У Пашки, кстати, кризис идёт шестой год подряд, а у Анны — хроническое раздражение.
— Я тут, между прочим, пятьдесят лет прожила, — неожиданно воскликнула Ольга Павловна, заглядывая на кухню, словно невзначай.
— Ну и что? — выдохнула Анна, перевернув глазом. — Я тут уже девять. Что, скидка на квадратные метры?
— Просто напоминаю, — хмыкнула свекровь. — Чтобы ты не забыла, у кого здесь крышу ставили.
Анна закрыла глаза. Знала, к чему это приведёт. Когда в прошлом году умер отец Максима, Ольга Павловна к ним переселилась — «временно». Ну, как временно… Уже тринадцать месяцев.
Максим тогда говорил:
— Мамке одной тяжко. Ты не против, если она поживёт с нами немного?
«Немного» длилось пару недель, а потом Анна сама разбирала коробки с бабушкиным сервизом и чайником, который, казалось, пережил все войны и революции. Теперь эта «временно» была хозяйкой кухни, воздуха и вообще всего.
В дверях появился Максим — тихо, словно знал, что сейчас будет что-то по-настоящему неприятное.
— Привет, — сказал он осторожно.
— Ну, наконец-то! — взвилась Ольга Павловна. — Думала, ты уже к Пашке съехал!
Анна поставила бокал и выдохнула. Планировали сегодня обсудить отпуск в Сочи — она уже выбрала жильё, билеты посмотрела. Но что толку? Всё сейчас разобьётся об эту бетонную стену под названием «мамочка».
— Максим, — тихо начала Анна. — У нас будет отпуск или опять новая стиральная машина твоей маме?
— Она сломалась, Анют, — пробормотал он, избегая взгляда.
— Конечно, не специально, — усмехнулась Анна. — Вовремя всегда ломается что-то — зуб, кран, унитаз в этой проклятой трёшке.
— Ты о чём? — резко спросила Ольга Павловна, глаза округлив.
— О том, что я больше не хочу работать на чью-то старость. У меня своя жизнь, может, я хочу встретить старость на шезлонге, а не с тазиком, бегая за бельём!
— Неблагодарная, — глухо сказала свекровь. — Максим всегда был хорошим сыном. А ты? Только себя видишь.
— Ну, точно не под дулами автоматов я сюда приехала, — сухо ответила Анна, наливая себе ещё.
Максим сел между ними, словно на минное поле, выбирая нейтральный табурет.
— Мам, хватит уже. Аня устала…
