— А он здесь жить собирается?
— Это уже наше семейное дело, — ответила свекровь и, миновав Алину, пошла в комнату. — Я заберу спальню. У меня артроз — на раскладушке я не смогу.
— Это моя спальня. И вообще — моя квартира.
— Квартира оформлена на тебя — да. Но я здесь зарегистрирована. Пиши, если хочешь, в суд. Только я тебя предупредила — я женщина серьёзная. Сижу тихо, но закон знаю. И подруги у меня влиятельные.
Алина стояла, как вкопанная. Потом закрыла за свекровью дверь, развернулась и набрала Лену.
— Срочно приходи. И вино возьми. Лучше два.
Через час они сидели на кухне. Алина открыла ноутбук, перед ней лежал блокнот.
— Мне нужно срочно искать способ это остановить. Я уже оставила заявку юристу, но пока — ничего. А она здесь. Ходит, шмыгает. Говорит, что может мебель переставить, если ей не нравится расположение.
— Али, — сказала Лена, отпивая из бокала, — надо её выжить по-другому. Законно она прописалась — окей. Но жить-то ей можно только при соблюдении условий.
— Санитарных. Уюта. Комфорта. Психологической обстановки. Сделай обстановку такой, чтобы она сама сбежала.
— Хочешь, я включу по утрам балет и буду разогревать брокколи в микроволновке?
— Нет. Лучше включи сериал про маньяков. И заведи привычку кричать по ночам «Мама, уйди из зеркала!»
— Хотя, — сказала Лена, — если серьёзно: ты не обязана терпеть её в своей спальне. Запри дверь. Купи замок.
— Она может сказать, что это нарушение её прав.
— Тогда пускай идёт в суд. А ты — в ТСЖ. Пиши жалобы. Что мусор не выносит. Что стирает ночью. Что хамит. Дави на быт. И пусть не расслабляется.
Алина посмотрела на подругу с уважением.
— Я просто человек, который однажды выселил бывшего мужа с дивана в прихожей за то, что тот не вымыл кружку.
На следующий день Алина ушла на работу в восемь. В девять позвонила соседка снизу:
— У вас там кто-то ходит в каблуках. В пижаме. Вы же говорили, никто не живёт.
— Это свекровь. Временно.
— Она мне дверь не закрыла в подъезд. Сказала, что «ей удобно так».
Алина записала жалобу. В ТСЖ. Через день ещё одна — про сушку белья на лестничной клетке. Потом — о громком телевизоре. Вскоре Ольга Петровна получила официальное предупреждение.
— Ты что устроила? — набрал её Игорь в субботу. — Мать в шоке. У неё давление поднялось.
— А у меня — законное право на спокойствие. Она прописалась? Отлично. Но прописка не даёт права пользоваться моей жизнью.
— Ты стала чужой. Холодной.
— Нет, Игорь. Я просто наконец поняла, что хочу тишины. И чтобы в моей спальне не лежала чужая косметичка. Пусть она живёт у тебя. Или найдите ей жильё. Только не у меня.
— Ты же знала, что мама — часть моей жизни.
— А ты знал, что я — часть своей квартиры.
Через неделю Ольга Петровна исчезла.
Бесшумно. Без прощаний. На полке в ванной больше не было банки с облезлой этикеткой. Алина заглянула в спальню — идеальный порядок. Только на подоконнике осталась одинокая орхидея в жёлтом горшке — подарок свекрови, когда та впервые зашла к ним в гости три года назад.
На кухне лежала записка: «Я поняла. Счастья тебе, Алина. Но сына моего ты всё равно потеряешь. Такие, как ты, не держат мужчин. Они их пугают».
Алина скомкала бумажку. Выбросила.
Потом подошла к окну, взяла телефон и написала сообщение: «Прописку аннулируй. Или через суд. У тебя неделя».
Игорь ответил через час: «Я подам. Прости».
Она не ответила. Прошла ещё неделя.
Свекровь съехала — это было очевидно. Ни скрипов по ночам, ни стука дверцы холодильника в два утра, ни «Эха Москвы» в ванной. Покой и чистота. Только в душе — гул. Пустота. Как после урагана: тихо, но будто чего-то не хватает.
