Алина привыкала к одиночеству с тем же напряжением, с каким человек привыкает к новым ботинкам: давит, трет, но выглядит прилично. По вечерам она делала вид, что занята. То «работа», то «в спортзал», то «ужин с коллегами». По факту — читала форум ЖКХ и смотрела криминальные сериалы. Почему-то стало спокойнее, когда экранный герой кого-то преследовал по подземному паркингу: там хотя бы всё ясно. Убил — посадили. А тут? Кто кого предал — ещё разбери.
Однажды вечером она нашла на лестничной клетке записку. Ровным почерком, чёрной ручкой: «Вы выгнали пожилую женщину на улицу. Люди такое не забывают. Мы теперь знаем, какая вы». Подписи не было.
Алина усмехнулась. Сняла на телефон. Отправила в чат ТСЖ с подписью: «Вот такая у нас этика. Анонимно, но с обвинениями. Кто-то что-то знает — добро пожаловать в суд».
Через час пришёл ответ от Марины из 46-й: «Не обращайте внимания. У нас тут целая группа поддержки пенсионерок с характером. Ольга Петровна была главной, но явно не святой».
Алина удивилась, а потом вдруг почувствовала облегчение. Её не ненавидят. Её понимают. Тихо, по-своему, но понимают.
В субботу к ней зашла Лена. С булкой. И бутылкой. Но булку пришлось спрятать — Алина ввела себе углеводный карантин. Против стресса и жажды мести.
— Ну, как там фронт? — спросила Лена, садясь на подоконник. — Прописку аннулировали?
— Вчера Игорь прислал скан. Выписка из домовой книги. Всё чисто. Только я почему-то не радуюсь.
— Это нормально, — пожала плечами Лена. — Когда отпускает — всегда чуть пусто. Ты же жила в постоянной борьбе. Теперь — тишина. Нервная система не знает, что с этим делать.
Алина молча наливала вино.
— Игорь? Он… всё время извиняется. Пишет, что мама переживает. Что не хотел так. Что я жестокая, но справедливая.
— Он сам не понимает, кто прав. Хочет, чтобы всё было «по-доброму». Но по-доброму — это когда взрослые люди живут своей жизнью, а не в твоей спальне с банкой крема.
— Слушай, а хочешь прикол? Мой сосед по площадке сдал комнату. Знаешь кому?
— Ольге Петровне. Клянусь. Видели её на балконе. В халате с леопардовыми манжетами.
Алина вдруг захохотала. Смеялась до слёз. Потом вытерла глаза и сказала:
— Это шикарно. Пусть обивает пороги теперь у него. А я, между прочим, собираюсь сдавать комнату. Или не сдавать. Может, гардероб сделаю. Или кабинет. Или просто закрою её на ключ и буду знать — у меня есть запасной метр счастья.
Через две недели пришло письмо.
Настоящее, бумажное. На старом конверте — её девичья фамилия и почерк Ольги Петровны.
«Алина. Я уезжаю. В Сызрань. Там подруга молодости. Она меня приютила. Комната своя. Всё по-честному. Не хочу больше прописок. Я не прошу прощения — я делала, как умела. Люблю сына, но вы слишком разные. Он — удобный. Ты — железная. Тебе будет лучше одной. Ты победила. Прощай».
Алина перечитала письмо три раза. Потом скомкала. Потом развернула. И положила в ящик.
В этот вечер ей снова написал Игорь.
«Может, поговорим? Не как муж и жена. Просто как люди. Я понял многое».
Она долго смотрела на экран.
«Спасибо. Но я уже поговорила. С самой собой. Мне этого хватило».
И нажала «отправить».
Через месяц она сняла новую квартиру. Просторную, светлую. Не потому что та стала тесной — наоборот, там стало слишком много пустого воздуха. Просто хотелось начать с нуля. Без регистрации. Без воспоминаний. Без затоптанных тапочек в коридоре.
Мебель — минимум. Одежда — только нужное. Зато на кухне стояла табличка, подаренная Леной:
«Здесь живёт женщина, которую не прописать против её воли».
И каждый раз, наливая себе кофе, Алина читала её и улыбалась.
