Марина стояла. Молчала. Потом присела. Тихо. Как будто ноги сами решили, что истерика в стоячем положении будет выглядеть некрасиво.
— Лёш. Ты понимаешь, что ты подписал бумагу, по которой трое людей теперь могут сюда въехать и жить? В МОЮ квартиру. Где живём мы.
— Только временно. Пока они не найдут своё. Мама пообещала.
— Мама пообещала… — Марина хмыкнула. — А она тебе в детстве тоже так говорила, да? «Временно», «пока», «потом всё вернём»?
Он молчал. Смотрел в чашку, которую мыл полчаса назад.
— Я просто хочу, чтобы ты поняла: я между двух огней. Там — мать. Здесь — ты. Я люблю вас обеих. Но…
— Нет. Ты не между. Ты рядом. С ней. И ты сделал выбор.
— Да подожди ты! Это не так! Я… — он вскочил, но не знал, что делать. — Ну что мне теперь — разорваться?
— Нет. Просто жить отдельно. Раз ты не способен защитить то, что у нас есть — я сама это сделаю.
— Да ты что, из-за бумажки, из-за матери… хочешь всё сломать?
— Нет. — Она подняла глаза. — Не из-за матери. А из-за тебя.
Он замолчал. И вдруг — сел обратно. Медленно, как будто сдался.
— Ты сильнее меня, Мари. И страшнее. Знаешь это?
— Да. И поэтому у меня квартира. А у тебя — мама.
Они сидели. Каждый в своём углу стола. Между ними — пустая чашка. И пирожки в целлофане, как мина с отложенным действием.
— Я завтра аннулирую всё. Найду этих племянников, выгоню их из своей жизни. Я не хочу без тебя. Я не могу. Прости.
Марина не ответила. Только встала. Пошла в спальню. Потом вернулась с конвертом.
— Это копия договора купли-продажи. И справка из реестра. Чтобы ты знал: не надо подписывать ничего. Я всё предусмотрела.
Он взял бумаги. Смотрел на них, как на письмо с фронта.
— Ты не доверяешь мне?
— Я доверяю себе. И юристу.
— Мари… мы справимся?
— Не знаю. Смотря кто «мы».
Он сидел. Молчал. Потом вздохнул.
— Мне нужна неделя. Я решу всё. Обещаю. Без крика, без войны.
— У тебя — три дня. На четвёртый — я меняю замки.
Утро четвертого дня началось с жужжания домофона.
Марина ещё спала. Точнее, лежала, уставившись в потолок и пересчитывая трещинки от плохой шпаклёвки. Спать в квартире, где каждый стык говорит о прошедшей буре, — дело для нервных. Или наоборот — для тех, у кого нервы давно вышли в отставку.
Жужжание повторилось. Потом ещё. Потом в дверь кто-то постучал. Не звонил — стучал. Как в кино про обыски.
— Алексей? — спросила она, не вставая.
— Нет, милая. Это я. Неожиданно?
Марина встала. Без тапок. В футболке с «Расслабься» на груди. Смешно, как судьба смеётся с этих надписей.
Анна Сергеевна стояла в чёрном пальто. Без шапки. С двумя чемоданами. И с выражением лица, как будто её выгнали из Рима, но она пришла в Иерусалим — спасать.
— Что вы делаете? — спокойно спросила Марина.
— Живу, как могу. Мои племяннички отказались от вашей «конуры». Они хотят сразу трёшку. В ипотеку. Вот и решили, что бабушка пусть пока поживёт у сына. А он, как ты понимаешь, живёт здесь. То есть мы живём здесь. Открывай пошире, я не молодею.
— А он не в курсе. У него, кажется, совещание с утра. Ну ничего, мы же одна семья. Обрадуется.
Марина не пошевелилась. Прислонилась к косяку.
— Вы что, решили сыграть в захват?
— Милая, не драматизируй. Я тебе пирог привезла. С картошкой. Тебе ведь такой нравится, нет?
— Вы сами говорили, что я его не заслужила.
