— Не драматизируй, — фыркнул он. — Она же не навсегда. Просто пока подыщем ей жильё…
— Ага, с моим шкафом и моей туркой. И твоими юристами? Знаешь, что такое «добрачная собственность», Паш? Это когда ты, как минимум, НЕ ЖИВЁШЬ В НЕЙ СО СВОЕЙ МАТЕРЬЮ.
Он отвернулся. Как будто хотел уйти от упрека. Но Катя продолжала:
— Ты говорил с нотариусом?
Он молчал. И молчание было красноречивее, чем любое «да».
— Ясно, — кивнула она. — Завтра ты и твоя мама уезжаете.
— Ты не имеешь права меня выгонять. Я прописан! — повысил голос Павел, и это было неожиданно. Он никогда не кричал. Но сейчас внутри него будто сломалась пружина.
— А я имею право аннулировать твою прописку через суд, потому что собственник — я. Не мы. Я. А ты прописан, как член семьи. Которого я вычеркиваю из этой семьи. С завтрашнего дня.
— Ты ничего не понимаешь, — зло сказал он, уже не скрывая раздражения. — Тебе просто нравится быть хозяйкой. Но семья — это не про «твоя квартира» и «твои границы». Это про компромиссы. И про помощь близким. А ты эгоистка, Катя.
— А ты паразит, Павел. С хорошо поставленным голосом и мамой в придачу. Всё. Завтра я вызываю юриста. А ты — ищи новую прописку.
Павел вышел, хлопнув дверью.
Катя осталась стоять в коридоре. Ноги дрожали. В груди был пожар. Но это был не конец. Это было начало конца.
— Вы хоть тапки не забудьте ему купить! А то по линолеуму ходит, как будто по асфальту!
А потом медленно, по-деловому, пошла в комнату, взяла папку с документами на квартиру и положила её в сумку.
Завтра она пойдёт в юридическую консультацию. А вечером закажет суши.
Себе. Одной. Без кофе по-турецки и фольги.
Катя не спала третью ночь подряд.
Сначала — тревожная бессонница, в которой мысли ходят по кругу, как по комнате в трёхкомнатной хрущёвке. Потом — притуплённая апатия, когда ты вроде бы и не спишь, но и не живёшь. Полутень жизни. В глазах — раздражение, в горле — ком, в душе — целый пруд ядовитых жаб, которые разрослись за последние два года брака с Павлом.
И ведь когда-то было тепло. Когда-то он носил ей апельсины и предлагал делать ремонт «по её вкусу». Сейчас же он обсуждает с нотариусом долю своей матери в её квартире. Прогресс, так сказать.
Катя сидела на краю дивана, в той самой «гардеробной», где её единственная слабость — коллекция обуви — теперь в мешках. Елена Семёновна сказала, что «туфли на каблуке после сорока выглядят жалко», и «ненужное надо отдавать». Сама она, впрочем, обула Катину пару из Massimo Dutti и по дому ходила в них, будто в тапках.
Катя смотрела в одну точку и тихо считала:
— Раз… два… три… и пошли вы оба к чёрту.
Утром она, как человек с планом, поехала в консультацию. Юрист — женщина лет шестидесяти, с каменным лицом и цепким голосом — выслушала её историю и медленно кивнула.
— Прописан? Хорошо. Но собственность — ваша. Значит, можно выписать. Через суд, конечно, но вы сильнее, чем вы думаете. А насчёт свекрови — она вообще в каком статусе в квартире?
— В статусе ходячего конфликта, — устало отозвалась Катя. — Живёт без моего согласия. Павел просто привёл её с вещами. В воскресенье. С фразой «вот, она поживёт чуть-чуть».
— Знаю я это «чуть-чуть». У меня такой «чуть-чуть» три года на даче прожил. Потом иск судился, что сарай его. Выписывайте обоих. Чем быстрее — тем лучше. И начните с претензии в письменной форме. Я вам шаблон скину. Ну и адвоката я вам дам. Хорошего. Он с такими делами на ты. Только предупреждаю: Павел попытается давить через чувства. Он уже начал. Не так ли?
