— Передайте Павлу, что я больше не ем компромиссы на завтрак. Я люблю яичницу. Одинарную. На одном масле. Без мамы в прикуску.
Она сбросила звонок. Открыла окно. Глубоко вдохнула. В квартире пахло кофе и тишиной. Скоро будет суд. А потом — тишина навсегда.
Суд длился ровно восемнадцать минут. Катя считала — не от скуки, а потому что каждая секунда в зале казалась глотком воздуха после долгого удушья.
Павел пришёл в сером костюме, в котором он когда-то делал ей предложение. Интересно, специально ли. Елена Семёновна — в чёрной вуали. «На кого давим, Елена Семёновна? На судью или на жалость?», — только и подумала Катя.
Она молчала почти весь процесс. Юрист говорил за неё. Привёл документы: выписку из Росреестра, нотариальные бумаги о добрачной собственности, свидетельства о регистрации брака и его гниловатую подноготную.
— Ответчик проживает в квартире без согласия собственника, — спокойно резюмировал юрист. — И более того — привёл в неё третье лицо, которое не имеет ни прав, ни оснований находиться там.
Судья посмотрел на Павла. Потом — на Елену Семёновну.
— Согласны с тем, что заселили в квартиру без согласия истца?
— Но я же жена! — вдруг подскочил Павел. — Это… это наша квартира!
— Нет, — прервала его Катя. Впервые за заседание. — Она моя. И пока вы в суде пытались оттяпать долю, я уже подала на развод. Поэтому — до свидания.
Павел побледнел. Он-то думал, что она ещё будет колебаться. Ещё потянет. Но лавочка и правда закрылась.
Решение было коротким и ясным: выписать. Оставить за собственником. Развод — по отдельному делу, но шансы были стопроцентные. Катя вышла из зала, будто скинув с плеча бетонную плиту.
— Ну что ж, — Елена Семёновна вышла следом, скрипя кожаной сумкой. — Я знала, что вы эгоистка. И вам когда-нибудь это аукнется. Вы одна останетесь. С квартирой, да. Но одна.
— Я одна, потому что сделала выбор. А вы живёте в голове своего сына. Только не как мать, а как диктатор. Вот и оставайтесь там. Надолго.
Павел стоял рядом. Пустой. Он будто понял: это уже не «Катя злится». Это — Катя уходит. И не возвращается.
— Можно поговорить? — тихо спросил он, уже возле машины.
— Я… Я просто хотел, чтобы мама пожила с нами, пока не устроится. Я не хотел так. Я думал, что смогу удержать всех… Что ты поймёшь.
— Поняла. Всё поняла. Ты хотел, чтобы я смирилась. Чтобы я снова «уступила». Чтобы снова сказала: «Ну ладно, потерплю». Только я больше никому не должна быть удобной.
— Я скучаю по тебе, Катя, — выдохнул он.
— А я — по себе. Которой была до тебя. Без постоянного напряжения, без ежевечернего «а что ещё вы выдумаете». Я скучаю по себе, Павел. И я вернулась.
Он хотел что-то сказать. Но не успел.
— И ещё. Не вздумай приходить. Не звони. Не проси. Я могу быть одна. И мне там лучше, чем быть рядом с теми, кто обесценивает. Всё. Удачи тебе. И — да. Лавочка закрыта.
Прошло два месяца. Катя сидела на подоконнике в своей квартире.
Теперь это снова была её квартира. Без запаха фольги, без чужой обуви в прихожей, без претензий на доли, любовь и шкаф.
На столе — бокал вина. Суши она не заказывала. Она приготовила себе рыбу. Именно так, как любит. В духовке, с лимоном. Без «а мне не нравится кислое», без «мама аллергик».
На стене — календарь. Завтра — суд о разводе. Последний штрих.
Зазвонил телефон. «Павел» — высветилось.
Катя посмотрела. Улыбнулась. И нажала «Удалить контакт».
Больше она никому не даст право быть хозяином в её доме. В её жизни.
Катя потянулась, включила музыку и начала танцевать. Сама с собой. На своей кухне. Своими ногами.
Жизнь началась заново. И в этот раз — по её правилам.
