— Ты вообще слышишь себя? Я в своей квартире чувствую себя как квартирантка! Я не могу нормально уединиться, принять душ, поговорить с подругой — у тебя мама всё время где-то рядом! Я…
— Ты эгоистка, Оля, — тихо, но твёрдо сказал он. — Ты думаешь только о себе.
Она рассмеялась. Громко, с надрывом, как человек, который понял, что смеётся, чтобы не разбить стакан об голову любимого мужчины.
— Эгоистка? Андрей, ты не замечаешь, как она нас с тобой стравливает? Как контролирует каждую мелочь? Как живёт за мой счёт, в моей квартире, а ты только поддакиваешь?
— Я не хочу ссор, — пробормотал он и сел рядом.
— А я не хочу быть ковриком, — прошептала она.
Они сидели молча. Минут пять. Потом он ушёл. Наверное, жаловаться маме.
На следующее утро Ольга проснулась от запаха жареной селёдки. В восемь утра. В двухкомнатной квартире с закрытой дверью. Селёдка — это был акт войны.
На кухне она застала Нину Петровну с довольным лицом.
— У Андрея сегодня важный день — экзамен по повышению квалификации. Я ему с утра рыбки, с детства любит. Не смотри так — я же мать. Не бойся, я всё проветрила.
Ольга не сказала ни слова. Она просто пошла в ванную. Захлопнулась. Закрылась. Опёрлась лбом о холодную плитку. И заплакала. Потихоньку. Впервые за всё это время. Без звука. Потому что шуметь в этой квартире было нельзя. Здесь не было её звуков. Только запахи. Чужие.
Через два дня к ним пришёл Павел Сергеевич. Высокий, сухощавый, в кожаной куртке, в которой воевал со всеми мастерами по сантехнике в доме родителей. Он сел на табурет, положил на стол пачку бумаги.
— Это документы на квартиру, — сказал он. — Оля — единственный собственник. Мы не просто так сделали брачный договор, Андрей. Мы знали, что может быть по-всякому. Ты хороший парень, но с жильём — всё строго.
— Мы и не претендуем! — фыркнула Нина Петровна, но глаза побежали по углам. — Мы просто… временно!
— Временное у нас только молодость. А наглость — дело наживное, — строго сказал отец. — Оля тебе говорила, что ей некомфортно?
— Ну, говорила, — Андрей мял край стола. — Но я думал, это просто усталость. Женская.
— Женская? — Павел Сергеевич медленно встал. — Усталость, сынок, бывает от постоянного вмешательства. От того, что вы с матерью устроили из квартиры лагерь с дежурствами и расписанием на душ.
— Пап… — прошептала Ольга, глаза мокрые, но горящие.
— Я не вмешивался, потому что ты просила, — сказал он. — Но теперь вмешаюсь. Я даю тебе, Андрей, сутки. Чтобы вы с мамой нашли себе жильё. Хоть временное, хоть в аренду. Хватит.
— Это давление! — заорала Нина Петровна. — У меня давление!
— Так это видно, — не дрогнул Павел Сергеевич. — Вот и полежите, успокойтесь. Но не здесь.
Вечером Андрей подошёл к Ольге:
— Я не знаю, что делать.
— Сделай выбор, — ответила она. — Или мама, или я.
Он промолчал. Первый раз — совсем. Не оправдывался. Не обнимал. Не обещал.
Она ушла в спальню, закрыла дверь, и впервые — на замок.
На следующее утро Нина Петровна собирала вещи. Андрей молчал. Она всхлипывала:
— Ну вот, довели. Женщины всё разрушили. Ни дома, ни семьи…
Павел Сергеевич стоял у порога и покачивал головой.
— Скажите спасибо, что квартиру не переписали на кота.
Глава 2: «Хороший сын, плохой муж» (продолжение рассказа, не менее 6000 знаков)
В квартире пахло пустотой. Не рыбой. Не кремом для суставов. Даже не носками Андрея, забытыми под диваном. Пахло свободой — той самой, о которой женщины не мечтают, а мечутся.
Ольга сидела на кухне, за чашкой кофе, и впервые за три месяца дышала ровно. Не потому, что всё стало хорошо. Просто дышать без свидетелей — роскошь.
