Посудомоечная машина гудела, как уставшая женщина на кухне. Запоздало тикали дешёвые часы с розовыми котиками, которые повесила Нина Петровна — «для уюта». Ольга сидела за столом, мяла в руках бумажку от коммунальных платежей и пыталась сосчитать, когда она в последний раз принимала душ без стука в дверь и фразы:
— Оленька, ты надолго? У меня суставы — ванна мне по расписанию! — это, конечно, с любовью, заботой и упрёком в голосе.
«Суставы — святое. Но моя ванная, извините, тоже не бесплатная.»
Ольга купила эту квартиру полгода назад. Сама. Ну как — родители помогли, отец настоял:
— Мужик должен строить, а не перекладываться с боку на бок. Купишь с Андреем — разведётесь, останешься с ипотекой. А так — своё.
Она тогда только фыркнула, мол, какие разводы, какие ипотеки, папа, у нас же любовь. А вот теперь…
Теперь в её двухкомнатной квартире живёт не только Андрей, но и его мама — Нина Петровна. Как-то незаметно сначала на недельку, «у нас же ремонт в квартире, куда ей деваться, ты же не зверь», потом ещё на пару, потом «зачем мне платить за съем, если у вас есть место». И вот уже три месяца как живёт.
Сначала спала на диване. Потом Андрей купил ей новую кровать — «чтобы маме было удобно». А чтобы она в комнате не одна сидела, купили и телевизор. За Ольгин счёт. Ну а что, «у тебя же заначка была».
— Всё, как ты любишь — мама, телевизор, и я рядом. Плюс — бесплатно, — усмехнулся тогда Андрей, не в силах скрыть, что считает это шуткой, а не шантажом.
Ольга тогда тоже улыбнулась. Натянуто. Как спандекс на бедрах у сорокапятилетней в зале — держит, но в любой момент может лопнуть.
— Олечка, — в комнату зашла Нина Петровна, одетая в халат с мишками. — У меня вопрос. А зачем ты хранишь чай в этом шкафчике? Неудобно же. Я вот утром почти упала, пока до него тянулась. Я пересортировала всё — теперь сахар здесь, чай здесь, мука вот тут. Рациональнее, согласись?
Ольга сглотнула. Чай. Шкаф. Мука. Мама твою муку… Но сказала:
— А вы спросить не могли? Это моя кухня. Моя квартира.
— Вот сразу «моя»! — фыркнула свекровь и подошла ближе. — Я же не вражеский диверсант. Я — мама твоего мужа. А значит, почти и твоя. Мы одна семья! Ты что, против семьи?
— Против захвата территории без предупреждения. Против диванного интернационализма. Против… блин, своего мужа, видимо. Но вслух:
— Я не против семьи. Я против того, что меня не спрашивают.
Свекровь всплеснула руками, театрально, как в плохом сериале:
— Ах! Значит, это теперь претензии? Я к вам всей душой, как к родной дочке, а ты — шкафчики…
— Не шкафчики. Границы. Стоп. Границ не бывает. Чёрт. Ну вы поняли.
— Не надо переворачивать, — Ольга встала. — Это моя кухня. Вы живёте у нас. Не наоборот.
— Ой-ой! — Нина Петровна хлопнула глазами. — У нас, говорит! А когда ж ты успела Андрея отчуждать? Муж, между прочим, тоже имеет долю! Он тут живёт — значит, и я имею право! Это по закону!
— По закону я одна владелец, — отчеканила Ольга. — У нас брачный договор.
— Ах ты ж… — Нина Петровна сжала губы, глаза засверкали. — Значит, заранее знала, что разведётесь?
— Нет. Но знала, что могу одна всё потянуть, — произнесла Ольга и пошла в комнату, стараясь не хлопнуть дверью. Но хлопнула. Сильно. По самооценке мужа, которая как раз в этот момент вошла вместе с ним.
Андрей вернулся с работы — лицо, как тесто перед выпечкой: и липкое, и кислое, и непонятное.
— Ты зачем маму обидела?
— Я? — Ольга села на кровать. — А кто влез в мои шкафы, поменял местами продукты и устроил истерику?
— Ну она же с добром. Хотела как лучше. Ты всё время придираешься.
