— Идите! — крикнула свекровь им вслед. — Только помни, Яночка: сколько ты не прячь — семья всё равно узнает. Деньги — как чеснок. Всё равно запах выдаст!
Вечером Яна молча мыла посуду. Дима сидел на подоконнике, держа в руке чашку с остывшим чаем. Тишина между ними звенела сильнее, чем любой крик.
— Прости, — сказал он наконец. — Я не знал, что она в курсе.
— А я не знала, что ты рассказывал.
— Я… как-то проболтался. Месяц назад. Просто… разговор был, ты тогда ушла по телефону говорить. И я… да, сказал, что ты копишь. Но без деталей.
— Без деталей? — Яна вытерла руки и посмотрела ему в глаза. — То есть ты не сказал, что я каждый вечер сидела над бюджетом, убирала маникюр, одежду, салоны, чтоб у нас был первый взнос на ипотеку?
— Я… нет. Я просто сказал, что ты молодец.
Она развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Медленно, очень медленно, как будто за ней уже стояло не просто «женская беседа», а начало конца.
Утро началось с сообщения.
«Яна, это Марина. Дима сказал, у тебя есть сбережения. Можешь помочь с оплатой секции для Анечки? Очень нужно. Переведи хотя бы десять. Спасибо!»
Яна стирала сообщение, как будто могла стереть и весь вчерашний вечер. Потом, дрожащими руками, набрала подругу и сказала:
— Лена, ты можешь меня приютить на пару дней? Мне нужно подумать.
— Конечно. Что случилось?
— Меня начали делить. Не как жену. А как банкомат с ногами.
Когда Яна приехала к Лене, было начало одиннадцатого вечера. Подруга встретила её в халате, с бокалом вина и выражением лица, которое обычно означает: «Наконец-то ты поняла, что они все одинаковые».
— Ну проходи, финансовая независимость двадцать первого века, — сказала Лена, распахивая дверь. — Сюда, моя бедняжка. Снимай тапки, снимай мужа — и проходи.
— Сняла, — хмыкнула Яна. — Уже в такси. Только мужа жалко. Хотя нет. Не жалко. Жалко своё время, силы и чувство вины, которое мне навязали с доставкой на дом.
Они сели на кухне. Лена налила второй бокал и вытащила из холодильника кусок сыра, небрежно нарезав его на дощечке. За окном мерцал ночной город, равнодушный ко всем семейным драмах.
— Рассказывай, — Лена поджала ноги на табурете. — Что случилось на этот раз? Мама Димы опять решила, что ты плохо варишь суп?
— Она решила, что я плохо прячу деньги. То есть прячу хорошо, но — ах, какая бессовестная! — В семье надо делиться, а ты всё в себе, как жадная белка с грецким орехом во рту!
— Господи, — покатила глазами Лена. — Ну и что, выдернули из тебя секретный пароль от банковского приложения?
— Почти. Сначала — допрос с пристрастием. Потом — моральный шантаж. Потом подключили Марину. Она мне с утра написала: «Ты ж теперь наша. Ну помоги. Ну хоть десяточку. Не обеднеешь».
— Вот как интересно. А раньше ты была «чужая», когда нужно было помочь с переездом, или когда они называли тебя карьеристкой. А теперь, когда у тебя есть деньги, ты вдруг «наша». Потрясающе. И ты что?
— Я удалила сообщение. А потом собрала вещи.
— Ты молодец, — серьёзно сказала Лена. — Сейчас ты у меня. Дом чистый, унитаз не капает, свекровь не лезет под кожу. Расслабься. Утром начнём жизнь сначала. С чистого банковского счёта.
Но утром всё оказалось сложнее, чем «начать сначала». На телефоне Яны было 17 пропущенных от Димы и 3 голосовых от его матери. Ещё одно — от Марины. Короткое, но в духе семейных переговоров в стиле «а теперь она будет делать, как мы скажем».
Марина: — Яна, ты что, совсем уже? Это не шутки. Мы ведь тебя к себе приняли. Дима за тебя горой. А ты что делаешь? Бросаешь его, потому что мама его просит помочь? Не по-людски это. Не по-семейному. Послушай меня — вернись и всё обсудим, по-нормальному.
