С того дня атмосфера накалилась. Варя пыталась говорить с Антоном. Но он вечно куда-то «уходил в себя». И там, видимо, жил. В самой дальней комнате.
Однажды вечером Варя вернулась домой и обнаружила, что на кухне другой комплект посуды. Бежево-золотистый, как в советских кафешках. А её любимые чёрные тарелки исчезли. И чай с бергамотом — тоже.
— Мама сказала, что твои тарелки депрессивные. Ты и так вечно ходишь, как на похоронах, говорит…
— То есть это нормально — выбросить мои вещи?!
— Она не выбросила! Она… ну, сложила в коробку. Увезла к себе.
— А я могу сложить в коробку её сумку и увезти обратно?
Антон не ответил. Просто тихо пошёл в ванную. Закрыл дверь. Варя села за кухонный стол. В комнате было тихо, только тикающие часы на стене, которые Вера Павловна тоже «пристроила», звенели в ушах, как капающая из крана вода в ночи.
На следующий день Варя вернулась пораньше. И чуть не упала в обморок. Вера Павловна стояла у плиты и жарила котлеты. В её же фартуке. Варя даже не сразу заметила, как выронила сумку. На диване спал Антон. Квартиру проветривали. Играло радио.
— У меня ключ. Я же мать. А вы всё на работе, кто-то же должен порядок поддерживать!
— Конечно. Я ведь помогала с покупкой квартиры. Я имею право! — голос у Веры Павловны дрогнул. И дрожь была не от слабости, а от той особенной злости, которая вырастает из чувства собственного величия.
— Антон! — выкрикнула Варя в сторону спальни. — Антон, вставай. У твоей матери ключи от нашей квартиры.
— Ну и что? — промямлил он, едва просыпаясь. — Это же мама…
Варя стояла, вцепившись в дверной косяк. И думала только одно: а где в этой квартире она сама? Где её вещи, её голос, её право?
Словно весь её брак был квестом: найди себя среди чужих решений.
Варя сидела в кафе с подругой. Смотрела в чёрный кофе так, как будто могла там увидеть выход. Или хотя бы способ всё взорвать и при этом не попасть под статью.
— Ну, я вообще-то мать твоего мужа, — протянула Наташа, подруга с острым языком, делая ударение на каждое слово. — А, нет. Подожди. Это не я. Это же твоя свекровь. Которая, по ходу, перепутала «моя квартира» с «моё государство».
— Наташ, это уже не смешно, — Варя крутанула ложку в чашке. — Я захожу в квартиру — она там. Выходит из душа. В полотенце. Моём. Понимаешь?
— Уф… — Наташа сделала глоток. — А ты её не пыталась… ну, так, случайно, закрыть снаружи?
— Она с двумя комплектами ключей! Один на шнурке, второй — «на всякий случай» в сумочке. Говорит, вдруг потеряет. И ведь правда — теряет только совесть.
Как можно потерять себя в собственном доме? Варя не находила ответа. Она всё больше чувствовала себя гостьей. Нет, не так. Постоялицей в каком-то доме престарелых, где старшая медсестра — Вера Павловна.
Вера Павловна переехала к ним. Неофициально. Так… «временно». Потому что «ремонт в её квартире» (ремонта не было) и «болит спина» (болела она у всех, кто общался с Вера Павловной дольше десяти минут).
На второй день она забрала спальню. «Молодым нужен воздух, вам в зале хорошо будет», — сказала она, раздвигая свои сумки, как Гудини: и из одной, и из другой что-то вытаскивала, раскладывая на тумбе.
— Варя, я всё понимаю, но ты же сама видела: у мамы давление. Надо, чтобы отдыхала, — Антон говорил это, не глядя ей в глаза. Гладил рубашку. Её. Которую Вера Павловна постирала на 60 градусах. Теперь она была на три размера меньше и напоминала одежду для хомяка.
